Мы вошли в так называемый общий зал, где старики сидели на стульях и, очевидно, ждали нашего прихода. В первые мгновения меня сковала неловкость. Места было немного, я ощущал себя как слон в посудной лавке: не знал, где встать и куда деть руки.

Алиса же, наоборот, чувствовала себя в своей тарелке. Лучезарно улыбалась и даже целовала некоторых стариков в морщинистые щеки.

– Мы подготовили для вас небольшой концерт, – начала рыжеволосая Лиза, привлекая к себе всеобщее внимание. – Будем петь песни вашей молодости. Если знаете слова, подпевайте.

Антон опустился на стул в центре зала с гитарой в руках. Светловолосая девушка из числа волонтеров присела рядом с ним, и, когда музыкальный инструмент начал рождать звуки, запела. Я впервые в жизни слышал эти песни, а вот стрикам, судя по всему, они были знакомы и даже нравились. Некоторые из них подпевали волонтерам скрипучими голосами.

– Это что, хиты семидесятых? – шепнул я Алисе на ухо.

– Ага. Эдита Пьеха, Муслим Магомаев – звезды их времени, – так же шепотом пояснила она.

До меня донесся сладковатый аромат ее духов с легкой горчинкой в конце. Малыгина пахла волшебно. От ее запаха и горячего дыхания на моем ухе я почувствовал неуместное возбуждение и поспешно перевел взгляд на сморщенных стариков.

Отпустило мгновенно.

После песен настала очередь Алисы читать стихи. Антон уступил ей свой стул, и, сев на него, девушка ненадолго прикрыла глаза. Видимо, морально настраивалась. Затем она сняла белую кепку и расчесала пальцами волосы. В ее движениях было столько грации и природной естественности, что я не мог оторвать от нее зачарованного взгляда.

Наконец, собравшись с мыслями, Малыгина глубоко вдохнула и начала декламировать. Она читала много красивых стихотворений – про любовь, про войну, про природу – и на какое-то время я растворился в происходящем. Слушал ее мягкий певучий голос, вникал в смысл ее слов, и на душе становилась как-то легко и безмятежно.

Потом Алиса спросила, не желают ли присутствующие заказать ей свои любимые стихотворения. Старики сначала несмело, а потом наперебой начали просить ее озвучить произведения, которые они хотели бы послушать. Поразительно, но Малыгина знала восемь стихотворений из десяти заказанных. Вот это память!

Закончив выступление, Алиса встала и поинтересовалась, почему сегодня нет Семена Евгеньевича.

– Он со вчерашнего дня хворает, – пояснила бабушка в цветастом платке. – Но он тебя очень ждал, дочка. Поди проведай его, порадуй старика.

– К нему можно, да? – воодушевилась Малыгина. – Я ему его любимые блинчики принесла.

– Отчего ж нельзя? Иди, милая, – старушка улыбнулась почти беззубым ртом.

Алиса направилась к выходу и жестом поманила меня за собой. Мы вышли в коридор.

– Хочу своего любимчика проведать, – сказала она. – Пойдешь со мной?

Я кивнул.

Мы двинулись по коридору в обратном направлении, а затем свернули в комнату, в которой располагалось несколько коек. Но занята была только одна. На ней лежал седой как лунь дед. Он был худой, костлявый и какой-то высохший. Тусклые бледно-голубые глаза, которые, возможно, когда-то были синими, вопросительно смотрели поверх очков.

– Алиса, дочка, ты? – пытаясь приподняться повыше, спросил дед.

– Да, я, Семен Евгеньевич, – она приблизилась к нему и звонко чмокнула в щеку. – Как ваши дела? Приболели?

Малыгина пододвинула к кровати ветхий на вид табурет и села на него, внимательно вглядываясь в бледное лицо Семена Евгеньевича. Я опустился на свободную койку по соседству.

– Ага, приболел нынче. Говорят, отравился. Только чем я тут мог отравиться? У нас питание стабильное, безо всяких изысков, – пытаясь сесть на кровати, ответил дед.