Алиса немного помолчала, а потом качнула головой.

– Но ваши повести – просто чудо, – сказала она. – Ярослав, представляешь, Семен Евгеньевич – настоящий писатель!

– Какой уж там, – смутился дед и вдруг, схватившись за живот, сдавленно закряхтел.

– Что такое? – Малыгина обеспокоенно уставилась на старика.

Семен Евгеньевич стал еще бледнее. Положил руку на грудь и сморщился, будто пытаясь сдержать рвоту.

– Принеси... – начал он, но договорить не успел.

Его стало тошнить. Он попытался наклониться, но двигался чересчур медленно. Противная желтоватая рвота стекала по его подбородку на застиранную синюю рубашку. Он закашлялся, и позывы вновь одолели его. На этот раз старик все-таки скрючился, и содержимое его желудка оказалось на полу.

Никогда в такой близи не видел, как человека рвет. Зрелище, мягко говоря, неприятное.

Я начал растерянно озираться по сторонам в поисках персонала: надо же теперь все это убрать. Однако то, что я увидел в следующую секунду, напрочь лишило меня дара речи.

Дождавшись, пока Семен Евгеньевич опустошит желудок, Алиса подскочила к нему и начала расстегивать его облеванную рубашку. На ее лице не было ни тени сомнения, ни капли брезгливости.

– Эм... Может, мне кого позвать? – смущенно почесывая затылок, спросил я.

– Не надо, у персонала и так полно дел, я сама приберу – отозвалась Алиса. – Принеси ведро с водой и тряпку, пожалуйста. Как выходишь, сразу направо, а потом вторая дверь по левой стороне.

Ее тонкие пальчики скользили по пуговицам, расстегивая их так быстро и проворно, будто она всю жизнь только и занималась тем, что снимала рубашки с дряхлых стариков. Семен Евгеньевич стонал, охал и причитал о том, что ему стыдно и неловко.

Через пару минут я принес ведро с водой и ужасного вида тряпку. Такое чувство, что ей мыли полы еще во времена молодости Семена Евгеньевича.

К этому моменту Алиса уже сняла со старика грязную рубашку и уложила его на кровать. Каким-то чудом на постельное белье рвота не попала. Затем девушка намочила тряпку в ведре и, не выражая никаких признаков омерзения, принялась отчищать пол от рвотных масс.

К счастью, она не просила меня подойти и помочь. Не уверен, что я смог бы это сделать. Потому что вид блевотины и ее кислый запах были просто невыносимы, меня аж передергивало от отвращения.

Наблюдая за Малыгиной, я искренне поражался тому, как ловко она орудует тряпкой, параллельно успокаивая расстроенного случившимся деда. Эта девочка – настоящий уникум. Выросла в богатой благополучной семье, но при этом совершенно не избалована. Удивительно, но по сравнению с ней я чувствовал себя чертовым белоручкой.

Слова Алисы о необходимости добрых поступков не расходились с делами. И это не могло не восхищать.

Закончив с мытьем полов, Малыгина вышла из комнаты, чтобы вылить воду и вернуть на место ведро с тряпкой. Семен Евгеньевич тем временем тихонько кряхтел на кровати.

– Как вы себя чувствуете? – спросил я.

– Лучше, сынок, лучше. Негодник-желудок отказывается работать, как положено. Но это ничего, поправлюсь, – вздохнул старик.

Я смотрел на этого пожилого человека, и впервые меня посетила мысль о скоротечности жизни. Раньше мне казалось, что я буду молодым и здоровым вечно. Я не задумывался о ресурсах своего организма: он был сильным и крепким, все раны заживали на мне как на собаке. Мне не приходило в голову, что с течением времени собственное тело может стать тесной клеткой для еще не состарившейся души.

Было трудно поверить, что на смену позы можно потратить более двух секунд. А невозможность самостоятельно передвигаться (как некоторые старики, которых я видел в общем зале во время мини-концерта) и вовсе казалась чем-то далеким и невероятным. Думалось, что это никогда не случится со мной.