Но на людях он лицо держит, мол, все отлично.

- Не думаю, Никита, - Олеся отпивает вина. - Это нам уже четвертый десяток пошел. А Ирусик еще молода, ей погулять хочется, - сладко журчит она, и я чувствую ее пристальный взгляд, как красную точку от снайперского прицела на лбу.

Поднимаю голову.

Она улыбается мне, отставляет бокал. Вилкой тычет в помидоку-черри, манерно жует.

Она все знает, и все расскажет.

И я должна это сделать первой, сегодня же, хуже всего, когда от чужого человека твоя жизнь зависит.

Смотрю на Илью, он извиняется и встает из-за стола, с трубкой возле уха выходит из беседки.

Провожаю его взглядом, воздух тяжелый, густой, кажется, это из-за его присутствия здесь, нам вместе находиться нельзя, скоро прогремит гром, разразится гроза.

- Кстати, Никита, слышал, Оболенские разводятся? - Олеся чинно режет мясо, отправляет в рот маленький кусочек, запивает его Шардоне. - И, представь, почему. Изменяла она ему.

Вздрагиваю.

- Зачем тогда жениться, - Никита подливает ей вина, косится на меня. - Имущество делят?

- Нет, он ей оставил дом. Дети же.

- Я бы на его месте детей забрал, а Иру убил, - делится планами Никита, его слова изнутри страх поднимают, глубинный, первобытный, то, что я неделю назад натворила - случайность, я тогда с лестницы упала, у меня разум помутился, то, что потом в парке произошло - не считается.

Я дура.

Резко встаю из-за стола.

- Куда ты, милая? - Олеся следит за мной настороженным взглядом, смотрит мне за спину, выискивая жениха. - Наелась?

- Пойду кофту накину, - бросаю Никите, - замерзла.

Спиной чууствую их тяжелые взгляды, на улице удушливая жара, а меня трясет, будто я голая в заморозках, на вершине проклятой горы, как в легенде, у подножия которой весна и цветы, а холмы покрыты снегом и льдом.

В домике сбрасываю шляпу, кутаюсь в свитер, сажусь на кровать и разглядываю обручальное кольцо. Я с таким трудом новую жизнь строила, и вот она осыпается, мнется, как бумажный домик, мне нужно все сказать, а не сидеть и не прятаться здесь.

Прямо сейчас.

Да.

Решительно выхожу на улицу, бросаю взгляд на пустую веранду и верчу головой.

Они втроем стоят на берегу, в воде покачиваются деревянные лодки. Ставлю ладонь козырьком, приближаюсь.

- Здесь, говорят, живописные места, - недоверчиво хохотнув, Никита обнимает меня за талию. он выпил и заметно повеселел, как всегда бывает в компании одноклассницы. - Прыгай в лодку, Ириш, покатаю. 

С сомнением смотрю на деревянное судно, на спокойную гладь реки, и мне чудится, что Никита все уже знает, это его план такой - завезти меня сюда на остров, где почти нет свидетелей и утопить.

- Я не хочу, - дергаюсь и вырываюсь.

Никита смотрит на свою руку, мной отброшенную. Разворачивается. И сверлит меня взглядом.

- В чем дело опять? - его голос приглушенный, от раздражения севший, - я для нас стараюсь, развлечь тебя пытаюсь, - цедит он и ведет ладонью по лысой макушке, - не зли меня, Ира. Заткнулась и в лодку села. Быстро.

Пораженно молчу. Глупо моргаю, не верю, что все настолько плохо, но если он со мной так разговаривает...

- Какие проблемы? - звучит спокойный голос Ильи, его рука ложится на плечо Никиты. - Может, махнемся лучше? - предлагает он с улыбкой, взглядом стреляет в Олесю. - Я твою, ты мою. Отношения ночью выясните. В спальне, - выделяет он интонацией.

Никита плотно сжимает челюсть, вижу, как кадык дергается, он уже сам на пределе, выносить меня больше не может.

- Лесь, садись, - муж резко отходит, и тон сразу смягчается, он поднимает весла с травы и забрасывает их в лодку. - Сделаем кружочек вдоль берега. Вино взяла?