– Не нравятся мои вопросы? – цедит сквозь зубы.

– Кто ты такой, чтобы мне их задавать? – отражаю с презрительным прищуром. – Руки убрал!

И снова что есть силы его отталкиваю. В этот раз Никита пошатывается. С глухим грудным рыком выдыхает, перехватывает мои руки и рывком прижимает их к островку. Локтями упирается в бедра. Блокирует полностью.

– А то что? – выплевывает вопрос прямо в лицо, обдавая малоприятными ароматами алкоголя.

В глазах ярость. Он надсадно дышит и с силой вдавливает мои запястья в мрамор.

Мне больно. И страшно. Только сейчас доходит, что он пьян. Полбутылки вискаря выглушил за полчаса, так что немудрено.

Как вести себя с ужратыми и агрессивными мужиками, я не очень в курсе. Помню из инструктажа официантки, что нельзя спорить и злить. Важно быть доброжелательной и идти на уступки, пока не подоспеет охрана или полиция. Но, боюсь, банальная вежливость в моем случае не сработает и на помощь никто не придет.

Судорожно сглатываю, когда к горлу подступает тошнота, а глаза наполняются слезами. Чувствую себя загнанной в угол, слабой и жалкой. И все благодаря мужчине, которого никак не могу разлюбить. От этого больно становится не только физически.

– Ты причиняешь мне боль, – признаюсь и часто моргаю.

Плакать нельзя. Следом за слезами из меня потоком хлынут слова. Потом я о них пожалею.

Никита вздыхает и слегка ослабевает хватку, но руки не отпускает. Опускает голову, лбом упирается мне в плечо и трётся. Кожей в вырезе платья чувствую интенсивное тепло его дыхания.

Почему он так груб со мной? Я ведь не сделала ему ничего плохого. Ни сейчас, ни три года назад, когда узнала, что его бывшая невеста беременна. Попрощалась, отпустила с миром. Никогда не преследовала, не писала угроз, не строила козней. Просто исчезла, самоликвидировалась из его жизни. Без его участия выносила и родила нашу дочь. Почему он так жесток?

В очередной раз меня подрывает сказать, что Николь – его ребенок. И заверить, что она никогда не будет носить его фамилию. А еще рассказать, что его отец – убийца. Хочется уколоть, ужалить, сделать больно в ответ. Но вместо этого я чуть слышно озвучиваю свои горькие мысли:

– Чем же я провинилась перед тобой, Никита? По какому праву ты меня унижаешь?

Опять вопросы.

Споры, претензии и неудобные вопросы – три кита нашего общения. Как мы вообще могли любить друг друга?

Гордиевский в который раз тяжело вздыхает и отпускает мои руки. Отходит и отворачивается. Трёт лоб. Не знает, что ответить.

Соскальзываю с островка, поправляю платье. Хвала небесам, оно не порвалось. Приглаживаю волосы – резинка съехала, они рассыпались и растрепались.

– Я иду спать, – его голос звучит твердо и неожиданно. – Ты можешь лечь в любой из комнат наверху или тут на диване.

– Предпочту поехать домой, – мой на нервах осипший голосок предательски дрожит.

– Ты выпила, – напоминает Гордиевский.

– Вызову такси, – предлагаю решение. – Выпусти меня, я возьму телефон и уеду.

– Ложись спать, София! – бросает раздраженно на пути к лестнице. – Утром поедешь.

Уже заметила, что он называет меня полным именем, когда очень зол. Тем не менее рискую поспорить:

– Знаешь что, Гордиевский, мне на работу рано. И вообще… у меня своя жизнь!

– Хватит бесить меня! – выкрикивает, но осекается. Прокашливается. Снова трет лоб. – Не надо, Соня. Не беси больше, прошу тебя. Давай лучше спать!

16. Глава 14

Это глупо. Все закончилось тогда, в той комнате.

Гордиевский быстро поднимается по лестнице, оставляя меня в одиночестве и абсолютном недоумении. Присаживаюсь на диван и тупо смотрю перед собой.