- Нет в вас романтики, - с немалым упреком произнес медик. – Нет тонкого чувства смерти. А она ведь сродни поэме. Наш путь земной в мгновенье обрывая…

Он замер с приоткрытым ртом.

- Смерть наступила где-то между десятью часами вечера и полуночью, - все тем же, преисполненным неизбывной тоски тоном, произнес Штефан. – И предполагаю, что ближе к полуночи.

- Почему?

- Так романтичней.

Себастьян мысленно начал обратный счет…

…из мертвецкой он поднимался с гудящей головой и твердым убеждением, что все в этом проклятом городе сговорились, дабы извести нового воеводу. А потому почти не удивился, когда дорогу ему преградил серый человек.

Верней, мгновенье спустя Себастьян убедился, что человек этот был обыкновенного обличья, а что показался серым, так благодаря какой-то нарочито невзрачной одежонке: плащ с прорезями вместо рукавов да шляпа-котелок, поля которой скрывали лицо.

- Пан воевода? – шелестящим голосом осведомился человек.

- Пан, - Себастьян почел за лучшее согласиться. От ночного гостя несло не только туалетною водой «Пикантная гвоздика для мужчин», но и Тайною канцелярией. – Воевода.

- Не соблаговолите ли проследовать для беседы? – человек приподнял котелок, что, должно быть, означало приветствие.

- Соблаговолю.

Отказываться все одно бессмысленно…

…а Ольгерда не простит.

…и ну ее… завтра же Себастьян соберет скромные свои пожитки и отбудет в Познаньск. Князь он, в конце-то концов, али хвост собачий? Раз князь, то и самодурствовать имеет полное право.

- Тогда пройдемте, - человечек махнул рукой в дождь, который усилился, словно не хватало воеводе и без того проблем. По мостовой расплылись лужи, в мелкой ряби их тонули фонари, и казалось, что кто-то там, снизу, по некой божественной прихоти, не иначе, подсвечивает и лужи эти, и дома, и вовсе продляет никчемный городишка, открывая ему ворота в иное измерение.

Ботинки промокли.

Пальтецо собственное Себастьяново, несомненно, модное, оказалось неудобным и ненадежным. Оно набралось воды, отяжелело и шерстяной воротник мозолил шею, будто лизал ее кто влажным шершавым языком. Вода подтекала за шиворот.

И вспомнилось, что зонт остался в управлении, и что возвращаться туда далековато, и что местные извозчики с наступлением темноты с улиц уходят, только редкие, вовсе уж лихие или обездоленные, колесят по городу, выискивая позднего клиента.

- Куда идем-то? – поинтересовался Себастьян и оступился, ухнув ногой в ямину. Вымокли не только ботинки, но и костюм.

Шерстяной, за между прочим.

В клетку.

Клетка в нынешнем сезоне модна премного, об чем давече матушка изволила написать, а еще прислала самолично связанный шарфик.

- В «Веселого вепря», - отозвался тайник, останавливаясь. – Мне подумалось, что нынешний день был для вас утомителен. Отдохнете. Согреетесь… отужинаете.

Что ж, если ужинать собираются, то навряд ли расстреляют. Да и не за что, вроде бы как…

В «Веселом вепре» было людно.

Шумно.

Жарко.

Пылал живой огонь в камине, и над ним, на вертеле, вращалась свиная туша. С туши падал жирок, и огонь шипел. Пахло паленым, однако этот запах казался чем-то в высшей степени естественным. Он дополнял букет прочих ароматов: свежей соломы на полу, пива и хлеба, и пряностей, и еще чего-то…

Гудели голоса.

Гремели струны. И молоденький паренек, явно из студиозусов, силился перекричать почтеннейшую публику, но удавалось слабо, а потому Себастьян так и не понял, об чем тут поют.

- Шумновато, - сказал Себастьян, устраиваясь за столиком.

Перед ним, будто из ниоткуда, возникла высокая глиняная кружка с горячим пивом. А к ней уж и крендельков соленых подали.