Он, между прочим, тоже есть хочет.

- Кто вынул, милейший, я об том не ведаю, - местный ведьмак, в отличие от Аврелия Яковлевича, был мал и тщедушен, и обличьем своим больше походил на канцелярскую крысу, не особо молодую, отъевшуюся на пасквилях и государственных бумагах. При том, полнота ведьмаковская была престранного свойства. Руки и ноги его оставались тонкими, что тростиночки, и потому удивительно было, как эти тростиночки не ломаются под тяжестью шарообразного тела. – Это уже не мое дело.

Ну да… тут все ничье дело.

- Что еще сказать можете? – Себастьян с трудом сдерживал раздражение.

- А что тут скажешь? Убили… от этом вам Штефан поведает лучше меня, - ведьмак взмахнул белым платочком, поднимая облако жасминового аромату, от которого защипало в носу. – А по вашему вопросу… есть слабые остаточные явления… на приворот не похоже. Заявляться станете?

Себастьян покачал головой.

- Зря, - равнодушно произнес ведьмак и платочек поднес к носу.

Вот и вся консультация…

Да уж…

- Твою… - Себастьян мысленно дал себе слово, что уволится.

От прямо завтра и напишет заявление. Правда, конечно, сразу не отпустят… с каторги вообще отпускают неохотно.

- Значит, убили? – светским тоном поинтересовался он у медика, который замер с булкой в руках.

- Убили, - печальным голосом ответил тот.

И булку отложить-таки изволил.

- И как же?

А еще хотелось бы знать, когда. И если очень повезет, - в этом Себастьян сомневался изрядно – за что.

Медик поднялся.

Одернул кургузый пиджачишко горчичного цвету, что несколько диссонировало с ярко-алым шейным платком, замотанным вокруг тощей шеи.

- Печально, - а вот голос его оказался неожиданно глубоким, басовитым. – Печально, когда уходят молодые… и смерть ее была подобна грому, сотрясшему ясные доселе небеса…

Он снял очочки, которые протер платком.

Водрузил на переносицу.

- Наступила она вследствие колотой раны под пятым ребром. Смею предположить, смерть эта была безболезненна и быстра, что есть милосердие…

Вотан избавь Себастьяна от этакого милосердия.

- Он сидел и глядел, как жизнь покидает трепетное ее тело… держал за руку…

- За которую, - уточнил Себастьян, дивясь этакой прозорливости.

- За левую. Может, и за правую… взгляд его был преисполнен жадного любопытства…

- Стойте, - Себастьян прервал поток речи. – Это-то вам откуда знать?

- Я предполагаю…

Твою ж… Вотан помилуй, удержи от членовредительства.

Глубокий вдох. И медленный выдох. Сосчитать до ста. И от ста до единицы… медик ждал. Он стоял над телом, глядя на него с непонятным – будь девушка жива, Себастьян решил бы, что влюбленным – выражением лица. Штефан раскачивался.

Вздыхал.

И мягко улыбался.

- Она совсем не мучилась.

- Это я уже понял, - Себастьян вытащил часы, убеждаясь, что рабочий день его давным-давно закончен, однако возвращение домой в ближайшие часы не грозило.

…еще обещался в театр заглянуть.

…там не то премьера, не то еще какая-то ерунда, на которой Ольгерда будет выступать и за ради успешности выступления отчаянно нуждается в Себастьяновом присутствии. Ибо в отсутствии его у ней вдохновение пропадает…

- Пожалуйста, поконкретней, - почти взмолился он, понимая, что в театр уже опаздывает и, скорее всего, опоздает совершенно непозволительно.

Ольгерда обидится…

…уже обиделась. А если он на эту то ли премьеру, то ли перфоманс не явится, обида перейдет в разряд смертельных…

…а может, ну его? То есть ее? Пусть себе обижается. А Себастьян тихонько домой, поужинает, чем боги послали… или не боги, но вдова, которая готовить умела и любила. Особенно хороши у нее ягнячьи ребрышки получались… авось, свезет?