– Вчера с Луны свалилась!

Дразнились хором, а Лиза стояла, точно голая, и не знала, что отвечать.

– Вы, ребята, сильно ошибаетесь: Лиза опыту набралась.

– Ах, любезный мой, я тебя до смерти обожаю, только гляди, чтоб твоя жена нас не выследила! – пропищал первый обидчик, и все дружно заржали.

Лиза совсем смешалась, теребила передник и только и думала, как бы незаметно уйти.

– Гуляй, да смотри не нагуляй, – с издевательской заботливостью посоветовали Лизе.

– Лиза, ты всем нам должна дать. Нынче со мной пойдешь, потом со всеми по очереди. Чтоб никому не обидно.

– Не понимаю, о чем речь! – повторила Лиза. – Подружек себе заведите, а то вам в голову-то ударяет! – И негодующая девушка расправила плечи и направилась домой.

Произошло еще одно событие – Салли с Гарри поженились. Однажды в субботу на Вир-стрит появилась небольшая процессия. В составе процессии были сама Салли, хихикающая от возбуждения, с челкой поистине впечатляющей после недельной пытки папильотками, в плюшевом платье с иголочки, оттенка, известного как «синий с искрою», и Гарри, весьма нервный, стесненный непривычным воротничком. Салли с Гарри шли под руку; за ними следовали мать и дядюшка Салли, также под руку, а замыкали процессию брат Гарри и его же приятель. Их сопровождал воображаемый туш и вполне реальный стук поношенных башмаков, а также добрые пожелания соседей; так они шли по Вир-стрит. Однако по мере приближения к Вестминстер-Бридж-роуд и, соответственно, к церкви влюбленная пара мрачнела, а Гарри так вспотел, что крахмальный воротничок положительно стал для него удавкой. Напротив церкви располагался паб; поступило предложение промочить горло перед церемонией венчания. Поскольку случай был торжественный, они прошли в отдельный зальчик, где дядюшка Салли, человек состоятельный, заказал шесть пинт пива.

– Что, маленько не по себе? – спросил приятель жениха.

– Ничего подобного, – храбро отвечал Гарри, словно каждый божий день женился. – Просто нынче жарко.

– Твое здоровье, дочка, – сказала мать Салли, поднимая кружку. – Больше уж я тебя «мисс» не назову.

– Будь доброй женой, как твоя матушка, – добавил дядя.

– Что верно, то верно. Моему мужу жаловаться не приходилось. Я свой долг выполняла, хоть, может, и нескромно так саму себя хвалить, – подтвердила почтенная вдова.

– Ну, голубки, – сказал брат Гарри, – сдается мне, пора вам уже и к венцу. Выпьем же за здоровье мистера Генри Аткинса и его будущей супруги!

– Благослови их Господь, – растрогалась мать Салли.

И они переступили порог церкви, и, пока шествовали по проходу, юный викарий, тощенький и бледненький, появился из ризницы и пошел к алтарю. Пиво возымело успокаивающее действие на их умы; обоим, Гарри и Салли, происходящее казалось теперь доброй шуткой. Они улыбались друг другу, а на словах «плоть едина» принялись пихаться локтями. Когда настало время доставать кольцо, Гарри долго шарил по карманам, так что брат его не выдержал и прошептал:

– Чтоб мне провалиться, он его посеял, растяпа!

Впрочем, церемония прошла без эксцессов, Салли бережно спрятала брачное свидетельство в карман, вся компания покинула церковь и завернула в паб – отмечать счастливый день.

Вечером Лиза и еще несколько подружек Салли пришли к новобрачным (которые обосновались в том же доме, где Салли жила до замужества) и пили за здоровье молодых, пока не решили, что пора и честь знать.

Наступил ноябрь. Вместе с хорошей погодой ушли и многие радости, что дарила любовь Лизе с Джимом. По вечерам на набережной было холодно и промозгло; нередко туман покрывал берега, и фонари сразу становились расплывчатыми и тусклыми. А то начиналась морось, до того зябкая и мерзкая, что сердце стыло. Прохожие, стискивая зонты и глядя прямо перед собой, спешили по домам; иногда по слякоти проезжал кэб, и брызги летели во все стороны. Скамейки пустовали, разве только какой-нибудь нищий, без гроша, чтоб заплатить за ночлежку, устраивался на краешке, по-птичьи прятал голову на груди и спал мертвецким сном. Лизины юбки пропитывались жидкой грязью, липли к ногам, леденили все тело, вызывали дрожь, и тогда она плотнее прижималась к Джиму. Иногда они шли на Ватерлоо или на Чаринг-Кросс, в зал ожидания третьего класса, и там сидели, но это было совсем не то, что парк или набережная августовскими вечерами. Конечно, на вокзалах они не мерзли, но в тепле мокрая одежда начинала испускать пар и разнообразные запахи, газовые лампы коптили, от чего слезились глаза. Да еще народ так и мельтешил, хлопал дверьми, впускал ледяной воздух. Да смотрители и носильщики выкликали время отправления, да свист паровозов заставлял вздрагивать, да суета и вечная вокзальная неразбериха выводили из себя. Часов с одиннадцати, когда количество поездов резко сокращалось, Джим с Лизой могли посидеть в относительной тишине, но и тогда тревога их не отпускала, на сердце было муторно и тошно.