Шанс. Лена не спросила, на что именно. Она молчала, но мысли в голове метались беспорядочно, отталкиваясь друг от друга, сталкиваясь, взрываясь, оставляя после себя лишь тяжёлый осадок.

Москва. Что могло ждать её там? Ответ всплыл сам по себе, и от него стало ещё холоднее.

За окном темнело. Летний день заканчивался внезапно, резко, как будто кто—то сдёрнул занавес, и вечер тут же накрыл город липкой, неуютной темнотой.

Лена почувствовала, как всё вокруг вдруг сжалось, сузилось до одного предложения.

"Ты поедешь в Москву."

Эти слова теперь не просто звучали в воздухе – они уже существовали, они уже определяли её будущее. Лена не знала, что сказать. Но знала, что её мнения никто не спрашивает.

Татьяна медленно потёрла пальцами висок, ощущая, как внутри нарастает напряжение, подобное натянутой струне, готовой лопнуть от малейшего движения. В кухне висела вязкая, тяжёлая тишина, заполненная невысказанными словами, страхами, ожиданиями, которые оба – и она, и Лена – предпочли бы не озвучивать. Часы на стене тикали размеренно, лениво, словно не спешили двигаться дальше, задерживаясь в этом мгновении, в этой остановившейся ночи, когда одно неверное слово могло разрушить шаткое равновесие, державшее их обеих на грани отчаяния.

Сквозь приоткрытое окно доносились отдалённые звуки города, в котором жизнь шла своим чередом, не замечая, как в этой крошечной кухне решается судьба. Где—то хлопнула дверь, раздался приглушённый голос, потом тяжёлый, мерный топот шагов по потрескавшемуся асфальту. Всё это звучало глухо, неразборчиво, как будто происходило в другом измерении, далёком и недостижимом. Здесь же, в комнате, время словно застыло, воздух стал густым, липким, наполненным ожиданием и чем—то ещё, неопределённым, но давящим на грудь.

Лена сидела, не шевелясь, локти всё так же покоились на липкой клеёнке стол. Взгляд её упирался в пустоту, а лицо, освещённое тусклым жёлтым светом лампочки, казалось бледным, чужим, словно стертым от усталости. Тени под глазами залегли глубже, щеки осунулись, а губы выглядели сухими, потрескавшимися, как пересохшая земля после долгой жары. Она не смотрела на мать, но чувствовала её взгляд – тяжёлый, внимательный, проникающий внутрь, словно тот пытался пробиться сквозь её молчание, вытащить из неё хоть какую—то эмоцию, хоть какое—то чувство.

– Ты не спрашиваешь, зачем тебе в Москву, – наконец сказала Татьяна, и голос её прозвучал ровно, без нажима, без попытки заставить дочь ответить. Но в самой этой фразе было что—то, что делало воздух ещё плотнее.

Лена не ответила, а лишь чуть глубже втянула в себя воздух, как если бы собиралась сказать что—то, но передумала в последний момент, оставшись недвижимой. Она понимала, что мать ждёт её реакции, ждёт движения, взгляда, короткого вопроса, но внутри не было ничего, кроме усталости: вязкой, заполняющей грудь изнутри, не дающей дышать.

Татьяна прикурила, выдохнула дым медленно, будто смакуя, потом заговорила снова, безэмоционально, словно речь шла о чём—то далёком, неважном, не имеющем к ним никакого отношения.

– Там есть человек, который поможет.

Лена медленно подняла голову: не сразу, с запозданием, словно не до конца понимая, о чём говорит мать, словно эти слова не находили в её сознании нужного смысла.

Та даже не смотрела на неё, но погасила сигарету в жестяной банке, полной окурков, с привычной механической точностью, как будто в этот момент это было важнее, чем сама беседа.

– Брат Андрея. Леонид.

Лена нахмурилась, почувствовав, как внутри что—то сжалось. Андрей.