Мужики угрюмо покосились на него, но больше никто не выказал желания подойти или заговорить со странным гостем. Я мысленно присвистнула, разделяя их замешательство: очень уж угрожающе прозвучали слова незнакомца. Тихо, серьезно и твердо, без театрального пафоса, которым любили приправлять свои «видения» прохвосты с нового тракта. Пробрало до костей.

За слова у нас денег и правда не брали. Народ в Хюрбене хоть дружелюбием и не всегда отличался, но в беде друг друга не бросали. Уж советом-то точно всегда помогут, а то и накормят на дорожку.

Порыв ветра ударил мне в лицо холодной пощечиной, выводя из оцепенения. Я вдруг поняла, что дрожала на обочине и глазела на гостя совсем одна: остальные зеваки помогали разгружать повозки или уже разбежались. Мои волосы окончательно растрепались и лезли в лицо, шаль сползла с одного плеча, сапоги, казалось, сделались ледяными, а пятка так и не встала на место.

«Нужно было сразу убегать в лавку», — отругала я себя за медлительность и любопытство.

А чужак стоял напротив и смотрел на меня. Хотя его лица под капюшоном не было видно, я отчетливо ощущала на себе пронизывающий взгляд. По спине прошел холодок, а воображение живо дорисовало в темноте огромные кроваво-красные глаза, блестевшие так же, как крупный круглый медальон на шее незнакомца. На медальоне неизвестный мастер выгравировал замысловатый орнамент. Середину занимало изображение цветка: такие росли у нас только в одном месте за пределами города. Простенький, маленький, чуть больше подушечки пальца, с тремя крошечными уголками на каждом из пяти лепестков. Конечно, они существовали и где-то еще. Я попыталась рассмотреть медальон получше, и в ту же секунду он ярко вспыхнул, словно покрылся язычками пламени, завораживающими своим хаотичным танцем. Рука в черной перчатке на миг легла поверх него, а когда опустилась, медальон снова стал обычной безделушкой. Люди у повозок продолжали заниматься своими делами, казалось, никто, кроме меня, ничего не заметил. Я и не поняла, когда успела задержать дыхание, но долгожданный глоток воздуха принес почти физическую боль в груди.

Медальон приблизился ко мне.

— Нравится? — раздался голос прямо над моим ухом.

Жизнь словно по команде вернулась в тело. Я опустила голову, принялась нервно приглаживать волосы, неуклюже провела тыльной стороной ладони по взмокшему лбу. Поднимать взгляд я не хотела — то ли от смущения, то ли просто не желая узнать, что скрывалось в темноте глубокого капюшона. По крайней мере, не сейчас, когда чужак оказался так близко. От него пахло неизвестными мне травами — необычно, но до странного приятно.

— Цветок… красивый.

Я знала, что стремительно краснела, хотелось провалиться к шрату. Не признаваться же мне было в том, что начала видеть странности наяву!

Чужак хмыкнул.

— Родом из этих краев, — подтвердил он мою догадку. — Говорят, что это растение много раз пытались вывезти за пределы местных болот, но ни в какой чужой земле оно не смогло прижиться. Оставалось лишь довольствоваться изображениями.

— Разве в мире недостаточно других? — глуповато удивилась я.

— Мир полон чудес, но, как ты сама сказала, они — другие.

У меня появилось стойкое впечатление, что мы говорили совсем не о цветке, но я понятия не имела, о чем именно. В приятном голосе чужака слышалось столько грусти, что она проникала мне прямо в душу, обволакивала невидимой пеленой без просветов. Я неуверенно переступила с ноги на ногу, подняла руки к груди — и снова опустила, не зная, куда их деть. Любая поза ощущалась неуместной. Взгляд чужака изучал меня, не требовалось даже поднимать голову, чтобы убедиться в этом, я и так чувствовала его всем телом.