От неожиданности я взмахнула свободной рукой, кружка с травяным настоем полетела на пол и со звоном раскололась. Я вскочила с кровати и принялась собирать куски, бурча под нос невнятные извинения, скорее предназначенные Альбе, чем Монти.

Сжав осколок в руке, я вдруг поняла: так вот с чего они там в лавке так ужраться решили! То ли праздник, то ли поминки устроили!

Монти смотрел на меня грустно, но без капельки раскаяния. Как слизавший половину хозяйской сметаны кот.

— Ты уже сказал, что я согласна, так?

Он кивнул.

Я выдохнула и, разжав ладонь, подняла руку выше. Она была в крови, осколок впился в кожу между средним и безымянным пальцем, как извращенное подобие обручального кольца. Боли я не чувствовала.

— Сейчас уберу.

— Фрея, оставь, — крикнул Монти, но я уже выскочила из комнаты.

Мне нужно было подышать. Я выкинула осколки, налила травяную настойку в новую кружку (Альба всегда заваривала много). Я почувствовала себя лучше, рассудок возвращался на место.

Вернувшись в комнату, я аккуратно поставила настойку на тумбочку. Монти взял ее: без теплого питья его мучил кашель.

— Постой, кружка в крови испачкалась, дай вытру. — Я не придумала ничего лучше, чем использовать как тряпку подол собственной юбки.

— Оставь, — отмахнулся Монти. — Не страшно.

Вид у него был очень усталый. Зря я отнимала у него столько времени.

— Так насчет свадьбы…

— Арни будет в восторге от такой мамаши, — пробормотала я первое, что пришло в голову. Очень сомнительное извинение, но и предложение казалось мне слишком абсурдным.

Нет. Оно было взвешенным. Рациональным. Брат умирал, и ему не на кого было меня оставить. Вот только он не знал, что этого не потребуется. Разница состояла лишь в том, что болезнь застала его врасплох, началась с маленькой черной точки и разрослась незаметно. У Монти была надежда на исцеление. Надежда на то, что это — мелочь, которая вскоре пройдет сама. Я же стала невольным свидетелем прогрессирования заразы, поэтому прекрасно представляла, что именно меня ждет и чем все закончится. Платок на ладони служил мне якорем и опорой, а в минуты отчаянья напоминал, что я не могла, не имела права рассказывать брату о том, что скрывалось под этой маленькой тряпкой. Я не должна была позволить Монти винить себя еще и за это, ведь он, несомненно, стал бы, а потом унес бы с собой еще и этот крест.

Монти не торопил меня, терпеливо ожидая ответа. Он знал, как далеко сейчас блуждали мои мысли. Мне всегда требовалось хорошо подумать перед тем, как сказать, иначе первый ответ выйдет грубым и отравляюще честным.

Мы оба знали, что честность сейчас ценности не имела.

— Он мне не сказал, — наконец выдала я.

— Я попросил его повременить, пока сам не поговорю с тобой, — улыбнулся Монти. У меня больно кольнуло в груди. Слишком хорошо брат меня знал.

— Я бы его убила на месте за такое предложение, — призналась я.

Монти опустился на подушки. Долго сидеть он не мог: кончались силы.

— Сделаешь, как я прошу?

— Сделаю.

— Верю, — сказал брат и прикрыл глаза. Короткое слово резануло меня тысячами осколков. Им одним Монти поставил точку, швырнул последний нож в спину моей еще трепыхавшейся воле. Он знал, что я не смогу обмануть единственного человека, который в меня действительно верил, — больше, чем я сама.

Альба проводила меня до двери, не промолвив ни слова. Она, конечно, давно была в курсе разговора, Монти не смог бы сам встретиться с мясником. Впервые в жизни я мысленно поблагодарила ее за что-то, пусть даже за такую мелочь, как вовремя удержанный за зубами язык. Альбе эта идея не нравилась: ведь она, как женщина, могла меня понять.