– Что это тебя так понесло? Последнее мальчишество? – спросила меня Верка.

– Далеко не последнее, – протянул я. – Вера, ты считаешь, что это кофе?

– Я считаю, – сказала Верка, садясь напротив меня и подпирая подбородок маленькой волшебной рукой, – что тебе нужно завести ребенка.

– Может быть, сначала завести женщину? – осторожно спросил я.

– Женщину нельзя «завести», – объяснила мне Веерка. – Она или есть, или нет.

– А откуда же возьмется ребенок? – не понял я.

– Подбери другой глагол относительно женщины, горе-писатель, – посоветовала Верка.

– Горе-писатель описывает горе, – сказал я. – Счастье-писатель – описывает счастье. Зло-писатель описывает зло. Писатель-повар пишет кулинарные книги. Вера, дай чего-нибудь поесть?

– Изменяешь своим принципам? – засуетилась Верка. – Ты же ничего не ешь с утра?

 -Оказывается, ем, – ответил я, начиная расправляться с неестественно толстым импортным окорочком.

– Ты ничего не забыл? – спросила Верка, ставя на стол бутылку водки и наливая в два стаканчика по капле. – Сегодня тот день.

Я посмотрел на грустное Веркино лицо, на эти два стакана и не смог вспомнить.

– Какой день? – спросил я  у Верки.

– А я-то думала, что в этом году ты начал его заранее отмечать, – сказала Верка, поигрывая стаканчиком в руке и заставляя водку переливаться изнутри с одной его грани на другую.

– Так сегодня… – начал догадываться я.

– Да, – сказала Верка, – сегодня день рождения Риты. И сегодня пятнадцать лет, как она исчезла.

Сестра молча смотрела на меня. Смотрела с тем выражением, с каким смотрят на фотографии давно умерших родственников, боль утраты которых уже растворилась, и осталась только светлая печаль и отстоявшаяся нежность. Она смотрела на меня, а я сидел с непроглоченным куском курицы во рту и думал, что эта моя паршивая жизнь движется по спирали, и сегодня как раз тот день, когда я как никогда близок к давно прошедшему мгновению моей жизни, в котором, придя вечером домой, я не обнаружил ничего, кроме этого комочка туши  и слипшейся кисточки в картонной коробочке. И этот комочек туши вместе с этой кисточкой уже пятнадцать лет стоит у меня в горле непреодолимым комком, ни проглотить, ни выплюнуть который я не могу. Я с трудом разжевал и проглотил кусок курицы и поднял глаза на Верку. Она сидела с невыпитой водкой в руке, и слеза, скатываясь с кончика ее носа, все никак не могла угодить в центр стаканчика.

– Сеструха! – шепнул я ей. – Все будет нормально. Ритка-то нашлась!

Всему свое время. Обычно события, которые выпадают нам в жизни, совершаются неторопливо и последовательно, поочередно бросая нас то в жар, то в холод, то приподнимая над землей, то расплющивая о землю. Но порой вздрагивает незримая рука бросающего кости, и события начинают наслаиваться друг на друга. Кому-то этот сумбур кажется  черной полосой, кому-то – белой, а кто-то понимает, что только в этом психическом бардаке, когда разум не успевает осознать и смириться, возможно пережить все, что выпадает, и не потерять рассудок. Я просидел у Верки долго. Она достала три огромных старомодных альбома, большую коробку фотографий, и мы ползали на коленях по полу, раскладывали эти бесчисленные свидетельства ускользающего времени по кажущейся нам хронологии, и наклеивали их белым клеем на картонные листы. Я смотрел на  фотографии и чувствовал, что чем дальше назад, тем реже мелькают среди них цветные, и мое черно-белое прошлое кажется проще и искреннее, чем настоящее. Потом, когда фотографии кончились, а альбомы распухли, когда остыл утюг, которым мы через полотенце прижимали наши лица к картону так, что вафельные шашечки оставались на детских щеках и челках, когда закипел чайник, и запах бергамота пополз по комнате, тогда мы сели и стали смотреть. С самого начала. С коричневых дощечек фотографий начала века, на которых стояли неведомые нам наши предки. Со строгих лиц наших юных бабушек и дедушек, вытянувшихся по стойке смирно в прошедшее дикое время. С младенческих улыбок родителей, трущихся животиками о дешевые пеленки. С наших наивных глаз, смотрящих на свое предполагаемое безоблачное будущее. Все дальше и дальше, пока время по причудливой параболе не вывело  нас на нас сегодняшних, находящихся у окончания лучшей половины своей жизни и только теперь понимающих, в какой момент нами были утеряны чудесные путеводные клубки. Мною утерян, не Веркой. Верка счастлива. Ведь все ее слезы всегда были связаны только со мной.