Иван Алтынов глядел на калитку и пытался понять: сумеет ли он перегородить её собою и создать в ней непроходимый затор, когда мертвяки ринутся на него? Криков Зины он уже почти не слышал. И, стыдясь самого себя, Иванушка подумал: если бы он не поглядел тогда на колокольню – не увидел Зину! – то и не очутился бы здесь. И ему не пришлось бы сейчас умирать.

Эрик Рыжий завозился в клетке и коротко, словно бы с предостережением, мяукнул.

Иванушка в последний миг чуть помедлил, сделал кратчайшую ревизию: а готов ли он? И получилось: ну, совсем не готов! Нисколечко. Он не возьмёт в жёны Зину – вообще никого не возьмёт. Да что там – в жёны! Он даже не узнает, как это: быть с женщиной. Он не съездит ни в Петербург, ни за границу. Он не испросит прощения у отца за то, что пренебрегал его желаниями – всегда поступал по-своему. А ещё: его голуби останутся без присмотра.

Однако выбора-то у него не оставалось.

– Зина! – крикнул Иванушка так громко, как только мог. – Ты должна спуститься вниз! И ждать за дверью колокольни, пока я тебя не позову. Если не позову – лезь обратно, наверх. Но если уж позову – выскакивай и беги в город, за помощью! Я открою для тебя ворота.

Зина его слова расслышала, но тут же замотала головой:

– Ты с ума сошёл? А эти? – Она в очередной раз указала рукой вниз.

– Я их отвлеку! – выкрикнул Иванушка с трудом: во рту у него пересохло. – А сейчас – спускайся. И махни мне с предпоследнего яруса, чтоб я знал…

Он хотел сказать: «Чтоб я знал, когда начинать», да горло у него перехватило. Впрочем, Зина и так его поняла. Она поглядела на него – длинно, с выражением, смысла которого Иванушка не уразумел. А потом исчезла с балкончика под часами – явно заспешила вниз по винтовой лесенке колокольни.

Иванушка с усилием сглотнул сухой ком, перекрывший ему горло. И попробовал сделать глубокий вдох. Это получилось у него едва-едва: его колотила дрожь, и лёгкие не желали качать в себя воздух. Он поставил клетку с котом на траву, открыл дверку, и Рыжий тут же выскочил наружу – словно бы только этого момента и дожидался. Секунды три или четыре он крутился возле ног Иванушки, а потом рванул прочь – помчал куда-то вдоль ограды Духовского погоста.

«А ведь я тоже ещё могу убежать», – подумал Иванушка в последний раз, уже с безнадёжным отчаянием. Бежать он не мог, теперь – точно нет.

Он шагнул к воротам, подле которых мертвяки отчего-то не топтались – их будто отгоняло что-то. И начал разматывать цепь, которая стягивала воротные створки. Размотал он её, впрочем, не до конца: пару петель оставил. Решил, что Зина сумеет быстро их сбросить. Поминутно он взглядывал на колокольню – ждал, когда она ему помашет. И когда в арочном оконце второго от земли яруса возникла её рука, нашёл даже силы махнуть ей в ответ.

А потом он посмотрел туда, где серел за деревьями алтыновский склеп, и совсем уж пал духом. Мертвяки осаждали каменное строение, дверь которого открывалась внутрь. И ясно было: давления множества тел, пускай и мёртвых, она долго не выдержит.

– Неужто уже поздно?.. – прошептал Иванушка в отчаянии.

Но теперь-то уж он обязан был проникнуть за ограду, даже если у него почти не оставалось надежды (выжить) найти отца живым.

Он подобрал с земли шест с белой тряпицей на конце, сделал ещё полшага к калитке, которую подпирали ожившие мертвецы, и толкнул её. Мгновение или два она не поддавалась: твари по другую сторону стопорили её. Но Иванушка посильнее налёг на свой шестик, и чугунная дверка с натугой приоткрылась.

Покойный Кузьма Алтынов тяжело и неловко упал навзничь – прямо на дубовые обломки гробовой крышки. Один его глаз – освобождённый от нитки – вперился в потолок. А другим глазом – зашитым – он словно бы подмигивал своему сыну, который так и застыл на месте с ножиком в правой руке. Живой купец лишь молча наблюдал за тем, как купец мёртвый закрутился на спине, заюлил, как упавший наземь майский жук, после чего перевернулся на бок. И уже из этой позиции поднялся на ноги.