Остальные в группе прореагировали по-разному, но повторюсь, на их мнение мне было… Ну, в общем, не тревожило оно меня.

Вот такая была первая наша практика…

…Мы сидели на нагретом песке и лениво обсуждали, что наконец-то, скоро закончится первый курс и старшаки перестанут нас «шугать». В училище была дедовщина. И самым важным событием, пожалуй, было окончание гонений и иногда издевательств со стороны третье и четверокурсников.

Печенег сладостно предавался мечтам, как он будет шугать молодых на втором курсе, придумывая все новые и новые издевательства. Скорик предложил ему заткнуться, напомнив, что на втором курсе он никого шугать права иметь не будет – такова была хартия вольностей нашего училища, которое сами курсанты называли «бурсой».

Печенег не унимался.

– Слышь, Печа – Парамон единственный называл Печенега Печей. Иногда Пичей. А иногда и Писей. – Вот кому если старшаки и разрешат на втором курсе шугать молодых, так это Профессору.

– Да с фига ли?! – взвился Печенег – Он дома сидит, пока мы летаем и шуршим и ему первому разрешат?!

Тут надо пояснить. Летать и шуршать на нашем языке – это бегать по «запашкам» – то есть, выполнять поручения старшаков. Летать – это сбегать в магазин или еще куда-нибудь, зачем-нибудь. Шуршать – мыть полы, посуду, стирать и прочее подобного рода. Запашки – от слова «запахать» – то есть, заставить… В общем, все это называлось нашим любимым словом «шугать».

Вообще, дедовщина в бурсе была махровой. Первокурсники были «духами» – существами, по сути, бесправными. И тут каждый из нас выживал, как мог. Я рисовал. Если попытаться сосчитать, сколько дельфинов нарисовал я для татуировок, ими можно населить небольшое море. Еще я не шуршал. Принципиально. Но об этом чуть позже. Еще я научился отмазываться. Ко всему прочему, некоторые из наиболее вменяемых третьекурсников увидели во мне интересного собеседника (Димка Новик, например. Из семьи интеллигентов, эрудированный и умный, нет-нет да и приглашал меня в гости «потрещать». И угощал чаем. Новик не очень любил дедовщину, сам шугал очень редко и никого никогда не бил. Он мне нравился, но все-таки он был из старшаков и я старался не демонстрировать, что у меня особые отношения с ним.). Не скажу, что меня не шугали совсем… Но полы я не мыл и ничего не стирал. Правда, надолго запомнился мне день принятия присяги, когда трое третьекурсников – Мащенко по кличке Изверг, Панаев – Пень и Головко – Голова, пьяные, подняли два кубрика и полночи забавлялись тем, что били нас по мордам кулаками, обмотанными в полотенца. От ударов щеки рвались внутри о зубы, и постепенно стены кубрика покрывались каплями крови…

Потом мы же ее и отмывали.

Но такое бывало редко…

Но бывало…

Забегая вперед, расскажу, как однажды, первый раз в жизни выпив полстакана коньяка, я совершенно охмелел и решил заночевать в экипаже. Коньяком меня угостил Новик по случаю… Не помню уже, по какому случаю, но я почему-то выпил… В общем, улегся я на свободную кровать в кубрике с Печенегом и Чичей. Спать не хотелось совершенно – новое состояние требовало осмысления и понимания, нравится оно мне или нет.

Среди ночи в кубрик вошел Изверг.

Пьяный.

Он по-хозяйски включил свет и заорал «подъем».

Печенег с Чичей вскочили, мне же было настолько все по фиг, что я даже не пошевелился.

Изверг опешил и решил наказать зарвавшегося духа…

Настоящим открытием стало для меня, что пьяный я оказывается пострашнее любого Изверга…

Злость на этого прыщавого узколобого заморыша буквально ослепила меня, я вскочил с кровати и без всяких предисловий ударил его в переносицу, потом сразу же – в челюсть, и уже не мог остановиться, пока не прибежали Голова с Новиком и не оттащили меня.