Вообще, парни были правы. Пока сверстники тяжело переживали пубертатный период, я умудрился познакомиться с двадцатидвухлетней Бабочкой. Бабочка – это я ее так называл. Почему, не знаю, наверное, романтика из себя строил. Вообще-то, звали ее Настя, работала она учетчицей в Торгмортрансе, где я разгружал вагоны по ночам.

Настя была тоненькой, бледной и красивой – с пшеничными волосами и большими черными глазами. Сначала мы просто с ней коротали время между прибытиями под разгрузку вагонами, сидя у нее в вагончике – я рассказывал ей всякие истории, благо книг разных прочитал великое множество, а она слушала внимательно, приоткрыв свои пухлые розовые губы.

Потом мы стали уходить вместе с работы – я провожал ее до дома, помогая донести пакеты с импортными деликатесами из разгруженных вагонов.

А однажды я набрался смелости и поцеловал тоненькую бледную Настю в ее пухлые розовые губы – неумело, неуклюже и слюняво.

Настя отпрянула. Я был уверен, что сейчас она как в кино влепит мне пощечину и нашей дружбе конец.

А она вздохнула, приблизила свое лицо так близко, что у меня зашумело в ушах и тихонько выдохнула – Не так… Вот так надо…

Потом я еще не раз слышал этот ее шепот на выдохе – Не так… Вот так надо…

А потом я стал звать ее Бабочкой и мы стали с ней встречаться у меня на квартире. Я познавал науку плотских отношений. По законам того времени, Бабочке светила статья и срок за совращение малолетних, но так как официально секса в лучшей в мире стране не было, мы занимались этим несуществующим с упоением и полной самоотдачей…

Когда однажды Печенег встретил меня с Бабочкой, он первым делом растрепал об этом всей группе. Он увидел, как мы целовались, сидя на черных бревнах старой пристани, а уже через час вся группа знала, что Острогов опять всех обошел и у него роман со взрослой красавицей. Меня не стали уважать больше – наоборот, некоторые перестали со мной даже разговаривать.

Но мне было до лампочки…

– Не пойдешь, значит, к Бабочке? – уточнил Парамон.

– Не пойду. Стремно. Завтра вот постираюсь, отглажусь и фигня эта на губе пройдет может.

– Блин, да какая разница – Печенег опять имел свое мнение – Все равно голые будете – он противно захихикал.

– Придурок – лениво протянул Парамон – Девки чушканов вроде тебя не любят. Они любят чистых и умных. А ты грязный и тупой. И носки у тебя вечно воняют. Конечно, твоим мозолистым рукам все равно, воняешь ты или нет. А Бабочка – она красавица. Ей вонючие носки не нужны. Ей нужны стихи всякие и чистый и умный Профессор. А ты даже в школе стихи не учил, Пися. Так что заткнись.

Печенег надулся и умолк…

Мы все в то время пытались быть крутыми. У каждого в группе была легенда, чем он занимался дома. Кто-то был сынком богатых родителей и кормил нас байками о машинах, импортных тряпках и магнитофонах и о том, что привозил папа из-за границы. Кто-то был чуть ли крестным отцом преступной шайки. Кто-то неотразимым Казановой… В общем, у кого на что хватало фантазии…

А вот Скорик, Чича и Парамон никого из себя не корчили. Этим мне они очень нравились. Чича жил в деревне и отец его был трактористом. Сам он с 10 лет пас коров и нисколько этого не стыдился. Скорик жил в Киргизии, в каком-то поселке. Родители его работали на каком-то комбинате, сам Олег с детства гонял на лошадях с киргизскими детьми, с 12 лет покуривал травку и ему было начхать на свой имидж. Парамон… Ну, с тем вообще все понятно. Мне тоже было противно гнуть из себя неведому зверушку – во-первых, я и так знал, что кое-что мог в этой жизни без папы с мамой, во-вторых… Ну, если честно, остальных одногруппников я считал за детей и кривляться перед ними как-то не хотелось.