– А расскажи, друг мой Кай, – с усмешкой допытывался ассасин, – ещё раз про эти ваши обычаи? Ну, про то, как вы дереву кланяетесь да на картинки креститесь…

– Не расскажу, – нахмурился крестоносец. – Снова поглумишься.

Сабир фыркнул, перехватывая поводья поудобнее, глянул лукаво на молодого рыцаря. Дорога сблизила их – достаточно, чтобы немногословный и застенчивый Кай поделился с ним своими мыслями, и чтобы сам Сабир начал их тут же высмеивать. Издеваться оказалось тем интереснее, чем необычнее реагировал юный лорд: он не раздражался, не гневался, не обижался, не сыпал упрёками, не выискивал новых доказательств, которые так удобно разбивать тем, кто равнодушен ко всякой религии. Нет; Кай ничего подобного не делал, и тем самым лишь подогревал любопытство ассасина. Когда последний уж сильно упорствовал в богохульстве, молодой рыцарь умолкал надолго, не подавая голоса по два часа кряду, но по-прежнему не злился, только всё больше грустнел, так что Сабиру в конце концов надоедало разговаривать самому с собой. Даже самые каверзные вопросы крестоносец оставлял без ответа, лишь раз обронив, что заговорит тогда, когда ассасин действительно захочет выслушать. Как юному лорду удавалось при всей настойчивости Сабира сохранять спокойствие, тот не знал. На прямой вопрос о том, ненавистны ли Каю такие разговоры, рыцарь ответил просто:

– Я люблю Бога, а ты хулишь Его в моём присутствии. Как я должен себя чувствовать, Сабир?

Ассасин кривил губы, усмехался, но на некоторое время всё же оставлял молодого крестоносца в покое. Началась же подобная забава тоже с подачи Сабира. Глядя на выбившийся из-под белого балахона нательный крест Кая, он спросил, не натирает ли ему бечёвка, и в чём вообще смысл носить кусок дерева на шее?

– Святой Иоанн Дамаскин говорил, – улыбнувшись, ответил тогда Кай, – что мы поклоняемся кресту, какого бы он ни был вещества, потому, что он есть знамение Христа распятого. Так же поклоняемся мы и изображению Сына Божьего, Который есть живой образ Бога невидимого. Поклоняемся не веществу, а Творцу вещества. Ведь честь образа восходит к первообразу, и кто кланяется образу, тот поклоняется и изображённому на нём…

Сабир перебил его тотчас, не давая закончить фразы, рассмеялся, забрасывая вопросами и нехитрыми шутками, после которых Кай замолк надолго, не решаясь больше высказывать мысли вслух. Сабир бы восторжествовал, если бы не понимал, что спутник слишком юн, чтобы быть искушённым спорщиком, и вёл слишком уединённую жизнь, чтобы побороть в себе скверную привычку держать язык за зубами.

Так мало-помалу они продвигались на юг. Дорога приближала их к Яффе, и ассасин уже ощущал смутное беспокойство: как только они выйдут за пределы христианских владений, дальнейшая их судьба станет непредсказуемой. Сэр Кай, несмотря на арабский балахон и бронзовый загар, имел ярко выраженную европейскую внешность: капюшон скрывал платиновые волосы, но никак не черты молодого лица, на котором сияли внимательные, ярко-зелёные глаза. Сам Сабир чувствовал себя превосходно как у береговой полосы, так и в глубине палестинских пустынь: знаток нескольких языков и успешный воплотитель различных образов, он считал своей родиной все здешние земли. Ассасин повсюду был одновременно своим и чужим; и потому платил людям их же монетой – безразличия и жестокости – до самой встречи с молодым крестоносцем. И хотя Сабир знал, чем закончится совместное путешествие, интерес к неожиданному попутчику погасить, к своему неудовольствию, не мог.