Кай выехал на одну из основных улиц, направив коня к возвышавшейся над городом храмовой колокольне. Усталый, в грязном арабском балахоне, пропитанном потом и кровью, он сторонился людского потока, тщательно выбирая дорогу. К храму франкской епархии Кай подъехал к концу Литургии, когда многие пришедшие на службу христиане уже покидали здание. Спешившись едва ли не у самых ворот и привязав коня, крестоносец вошёл в храм, остановившись у входа: в таком виде, запятнанный своей и чужой кровью, Кай не решился бы пройти дальше. Прислонившись к стене и постаравшись стать по возможности незаметным, рыцарь принялся внимательно разглядывать прихожан: не мелькнёт ли знакомое лицо?

– Ева, – рыкнул чей-то грубый голос. – Сюда.

Кай поневоле задержал взгляд на огромном бородатом мужчине, выставившем свой локоть подобно щиту; второй рукой он удерживал предплечье шедшей рядом с ним девушки, явно покидавшей храм без всякого удовольствия.

– Гуго, – позвала она, – но как же благодарственные молитвы по Причащении? Мы не останемся?

– Дома прочтёшь, – прогрохотал мужчина, зыркая по сторонам.

Он был одет в просторную рясу-каппу из чёрной ткани с белым крестом на груди – отличительный знак Странноприимного ордена, или, как их называли в народе, ордена госпитальеров. Ряса оказалась подпоясана белым шнуром, и левая часть подола была подобрана за ножнами так, чтобы оружие, длинный франкский меч, можно было легко выхватить в случае опасности.

Спешившие по делам после утренней службы прихожане покидали храм, и быстро уйти у странной пары не получалось: в широких храмовых дверях образовалось такое столпотворение, что протиснуться, не потеряв пары-тройки лоскутов от собственных одеяний, у них бы не вышло – зато это дало Каю возможность рассмотреть их как следует.

Девушка оказалась небесной красоты – по крайней мере, именно такой женский идеал представлял себе Кай, когда в далёком детстве Роланд читал ему сказания о героизме рыцарей и красоте прекрасных дам, воодушевлявших тех на невероятные подвиги.

У неё оказались длинные, до пояса, волнистые светлые пряди, собранные у висков в незамысловатую причёску, и удивительные серые глаза – словно расплавленное серебро на нежном, одухотворённом молодом лице. Она казалась одновременно земной и неземной, женщиной и ангелом – воплощенная мечта, прекрасный сон, настоящее смятение для монашествующего рыцаря: никогда прежде он не встречал подобной красоты.

– Вполне могли бы остаться, Гуго, – вновь недовольно заметила она, оглядываясь. Голос её, несмотря на грубый франкский диалект, звучал нежно и женственно. – Пока мы здесь ждём очереди, там прочтут весь молебен.

– Сейчас, – рыкнул Гуго, напирая всем своим внушительным весом на толпу прихожан. – Сейчас прорвёмся…

Кай вздрогнул, переводя на него взгляд: как ни прекрасна была незнакомка, Гуго привлекал куда больше внимания. Мужчина возвышался над толпой на целую голову и, в отличие от девушки, оказался вызывающе, ужасно некрасив. Словно, сосредоточившись на высечении гранита его тела, природа начисто забыла о художественной ценности внешности.

Черты лица ваял не резец скульптора – здесь поработало зубило и топор. Крупный нос с подвижными ноздрями и грубые надбровные дуги, под которыми, словно два зверька в норе, блестели янтарные, настороженные глаза, давали почти полное впечатление о его внешности. Следующим немаловажным штрихом к портрету служило количество волос. Гуго носил бакенбарды – но с таким же успехом можно было сказать, что те боролись за последние участки свободной кожи на скулах и подбородке. Пышные и густые, они словно бы бросали вызов всему живому, привнося в облик незнакомца сходство с тигром, чему лишь способствовала грива жёстких, огненно-рыжих волос.