Кай беспомощно смотрел на убийцу, не зная, что сказать. Сабир казался очень спокойным, и, должно быть, для него и в самом деле не произошло ничего необычного: люди для таких, как он, лишь инструменты, средства, которые можно использовать на благо или во вред себе.

– Ты странный человек, – проронил ассасин, отвечая на его растерянный взгляд. – Я до сих пор ломаю голову: что побудило тебя помочь мне тогда, в Акре? Ты знал, кто я, и тебе требовалось лишь задержать меня на минуту или две, пока ваши воины не прибежали бы на шум. И вот теперь – чёртов старик! Кто он такой, чтобы ты вспоминал о нём? Скажи, ты и вправду сожалеешь о смерти незнакомого тебе человека, который, не задумываясь, перерезал бы тебе глотку, как только ты бы ступил за пределы его шатра? Да что ты за человек такой, крестоносец? Поправь меня, если я ошибаюсь, но мне кажется, что ты очень долго умирал, чтобы дождаться меня.

– Я… всё это так, Сабир, но…

– И умереть, несмотря на свою звериную волю к жизни, из-за какого-то дикаря, попросту глупо. Я плохо знаю тебя, но лично я привык действовать разумно. И раз я оказался рядом, ты должен радоваться тому, что и тебе хотя бы какое-то время придётся поступать так же.

Кай замолчал, кутаясь в одеяло. Первые лучи восходящего солнца уже пробивались в пещеру, и ассасин, одевшись, вышел наружу. Рыцарь устало откинулся на походные мешки, прикрыл глаза: утихший во время молитвы жар поднялся вновь, разрывая отяжелевшую голову пульсирующей болью.

Разговор с ассасином не давал покоя, но, несмотря на это, сон сморил его почти мгновенно, и Кай так и не услышал, когда Сабир вернулся в пещеру.

***

День прошёл трудно. Кай то проваливался в тяжёлый сон, то просыпался; даже, кажется, что-то ел; пил, когда чувствовал поднесённую к губам флягу, но даже приблизительно не мог сказать, сколько времени прошло, прежде чем в голове окончательно прояснилось, и он пришёл в себя. Терзавший его жар отступил, воспаление в раненом бедре постепенно проходило, и он мог только радоваться тому, как быстро его тело справилось с заразой. Каю доводилось видеть, как умирали воины от вполне безобидных на первый взгляд ранений, от легчайших царапин, куда сумела проникнуть заразная хворь. Похоже, ему повезло чуть больше: к тому времени, как в пещере похолодало, и начали сгущаться первые сумерки, он уже смог встать и даже собрать вещи вместе с Сабиром.

Чувствовал он себя по-прежнему слабо, а потому старался говорить поменьше, чтобы не тратить силы перед дорогой. Сабир точно не отличался словоохотливостью, молча указывая рыцарю, что класть и куда – но за раненым спутником наблюдал внимательно: дал выпить воды перед выездом, ещё раз проверил повязки, поддержал под локоть, когда Кай, пошатнувшись, попытался взобраться в седло. Если бы рыцарь чувствовал себя хоть немного лучше, такая забота его бы наверняка насторожила, но сейчас крестоносец хотел только одного: добраться до любого христианского города, и как можно скорее.

Ехали всю ночь, и этот раз показался рыцарю даже хуже, чем предыдущий: Кай пребывал по большей части в сознании и смог оценить всю прелесть подобной поездки. Темнота, непрерывная тряска, живая тишина, наполненная звуками, которые ему ни о чём не говорили, но которые заставляли его спутника сворачивать с тропы, и ни с чем не сравнимое ощущение опасности, заставлявшее напрягать зрение, слух и усталые мышцы, быстро истощили скудный запас его сил.

– Скоро, – проронил Сабир, когда они взобрались на очередную вершину. Ассасин протянул руку, указывая вперёд. – Вон там.