– Что он за человек, этот Федор Чайкин?

– Шальной он очень. Ничего не боится! Ему пристрелить человека – раз плюнуть. А еще он запойный… Рассказал, что два года лечился от пьянства в сумасшедшем доме, насилу, говорит, вылечили. Как-то мне однажды признался, что и раньше иконы воровал.

– Где он проживает, знаете? – Максимов молчал. – Чего молчишь? – не выдержав затяжной паузы, прикрикнул Шапошников. – Или мне опять Евсея позвать? Он миндальничать не станет! Бывал у него?!

– Доводилось как-то… Снимает он небольшую квартиру за пятнадцать рублей, на пересечении улиц Муратовской и Кирпично-Заводской. Это сразу на выезде из города.

Записав адрес на листке бумаги, Шапошников спросил:

– Кто-нибудь еще живет вместе с Чайкиным?

– Он с Прасковьей живет, бабой одной молодой. Души в ней не чает, все для нее делает. А у этой Прасковьи дочка еще есть. Ну и мать этой полюбовницы с ними проживает. Еленой зовут. Фамилия – Шиллинг.

– Вы очень помогли следствию, голубчик, – положив карандаш и листок бумаги в карман, произнес судебный следователь по важнейшим делам.

– А что со мной-то будет?

– Разберемся. Вас пока ждет кутузка. Ничем не могу помочь. Отдохните, подумайте… Может, еще что-нибудь дельное вспомните.

СУДЕБНЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ ПО ВАЖНЕЙШИМ ДЕЛАМ ШАПОШНИКОВ вместе с помощником пристава Плетневым и околоточным надзирателем Нуждиным немедленно прибыли в дом на пересечении улиц Муратовской и Кирпично-Заводской. В многоквартирном деревянном двухэтажном строении (во дворе которого был устроен длинный палисадник, а еще небольшие постройки дня хранения утвари и дров), занимая угловые комнаты с отдельным входом, проживала Елена Шиллинг – мещанка сорока девяти лет, уроженка города Ногайска Таврической губернии. Женщина сохранила привлекательную внешность; приятные черты портило лишь высушенное лицо и недобрый взгляд; вдовая, православная (хотя муж лютеранин), имеет двух детей: взрослых сына и дочь.

В результате короткого допроса было установлено, что ее дочь, Прасковья Кучерова, сожительствует с разыскиваемым квартирантом, Федором Чайкиным. О том, куда они уехали, Шиллинг не проронила ни слова, хотя, конечно же, не могла не знать, где именно те сейчас находятся.

В квартире крымской мещанки Шиллинг уже четвертый час шел обыск. На сравнительно небольшой площади обнаружили немало ценностей, их хватило бы на несколько изысканных ювелирных магазинов. В шкафах найдены десятки обрезков от ризы, в коробках россыпью лежали сотни разноцветных драгоценных камней; в сундуках – обломки украшений и убрусы[19], расшитые золотом. В щелях и скрытых нишах секретера обнаружились серебряные гайки, восемь ниток жемчуга и снова куски украшений. Фрагменты золотых изделий и серебряная проволока отыскались и в чулане; а в сенях, в большом котле с мутной водой, нашлись украшения с драгоценными камнями. При более тщательном осмотре двора выявилась россыпь жемчуга, уже изрядно затоптанная, а в перекособоченном сарае между поленницами, завернутые в грязные тряпицы, нашлись части золотых украшений, речной и морской жемчуг, а также серебряная и золотая проволоки, скрученные в плотные мотки.

На лавке в углу большой комнаты под присмотром рослого полицейского, упершись взглядом в стену, сидела хозяйка дома Елена Шиллинг. Выглядела отрешенной, отсутствующей, но в действительности все было иначе: она цепко наблюдала за действиями полицейских и сыщиков и за всем тем, что происходило вокруг нее.

Хозяйка оказалась не столь проста, как могло выглядеть поначалу, – в подоле платья у нее нашли четыреста рублей. Когда у нее забирали припрятанные деньги, то она смотрела на полицейских с такой лютой ненавистью, как если бы у нее отбирали кровные сбережения. Все это время Александр Шапошников находился в доме, втайне надеясь, что иконы отыщутся. Однако все упования оказались тщетными.