– Не жалуюсь. Во всяком случае, я помню каждую минутку, проведенную с тобой.

– Вот и отлично! Сами документы мне не нужны, достаточно если ты будешь пересказывать мне их содержание.

– О, милый! Ты такой заботливый! – растрогано воскликнула Марта, едва не кинувшись мне на шею.

На улице было слишком людно для жарких объятий русского и немки. Я проводил любовницу до ворот Довмонтова города. Она подошла к часовому, протянула ему пропуск. Изучив его, солдат кивнул и пропустил машинистку к калитке. Я лениво, как и подобает прожигателю жизни, побрел в сторону городского центра. Скользнул скучающим взглядом по веренице военных грузовиков, которая выезжала из ворот «Тодта». Судя по наглухо затянутым брезентом кузовам, везли они отнюдь не стройматериалы.

Проходя мимо виселицы, я с тревогой всмотрелся в опухшие от побоев лица повешенных. Нет ли среди них знакомых. Например – Митьки. Слава богу, его среди казненных не оказалось. Значит, не попался ночью. Я скрестил пальцы, мысленно пожелав парню удачи. Не сказал бы, что этот малолетний бандюга мне нравится, но все же он был своим. Такая вот странная судьба у нас. Сошлись на военной тропке те, кто в мирной жизни на одном гектаре бы даже гадить не присели.

– Кута торопишься, тетка! – услышал я мерзкий эстонский говорок. – Что у тепя в кошелке, показывай!

Я оглянулся. Обычная для оккупированного городка картинка. Патруль из эстонских националистов пристает к мирной жительнице. Белесые сытые рыла, красные от самогона носы, белые повязки полицаев. Полная безнаказанность и наслаждению властью над беззащитными людьми. Этого я уже насмотрелся. Куда больше меня заинтересовала женщина, которую они избрали в качестве объекта для издевательств. На вид ей около пятидесяти. Одета как обычная горожанка – длинная темная юбка, облезлая шубейка, черный в белый горошек платок. А вот глаза умные, в них ни капли страха, только глубочайшее презрение.

– А она еще ниче сепе! – подхватил другой полицай. – Кожа клаткая и шопа, как и у моей папёнки… Тавай, пратва, тащи ее за тот сарай, оприхотуем на троих…

– Руки убери, недоносок! – резко произнесла незнакомка.

– Ах ты русская курва! – озлобился один из полицаев. – За это я путу иметь тебя в рот…

Его дружки подхватили дерзкую горожанку и потащили за сарай. Она не издала ни звука, только бешено извивалась. Третий полицай воровато оглянулся. Увидел меня, качнул стволом винтаря, дескать, проходи мимо, пока цел, и кинулся за напарниками следом. Я тоже оглянулся. Немецких солдат поблизости не оказалось, а псковитяне торопились как можно скорее миновать место, где вот-вот должно было совершиться насилие. Это равнодушие к чужой беде меня сейчас более, чем устраивало. Красный Вервольф в зрителях не нуждается.

Украдкой выхватив из специально сшитых из грубой кожи ножен, что висели под мышкой, старую добрую заточку, я поспешил на место совершаемого преступления. Полицаи не заметили моего появления. Они были заняты. Двое навалились на руки, опрокинутой на спину женщины, а третий, пыхтя от нетерпения, стаскивал с нее юбку. Сделать это было нелегко, потому что предназначенная в жертву горожанка отбивалась, норовя попасть ногами насильнику по причинному месту.

Болезненно охнув, полицай вдруг беспомощно распластался поверх женщины. Я выдернул у него из-под лопатки заточку и одним ударом ноги свернул шею второму недоноску. Третий вскочил, разевая пасть из которой раздавалось только невнятное булькание. Он пытался передернуть затвор винтовки, но руки его уже не слушались, потому что длинное узкое лезвие пробило глаз и воткнулось в мозг. Вернув себе орудие мести, я отшвырнул мертвого полицая, труп которого придавил незнакомку к рыхлому апрельскому сугробу, и вытер лезвие об его шинель.