– Еще подлей, чего стоишь? Ишь какая, выискалась… – забормотал. – И глазищи твои бессовестные… Знакомые… Эх, окаянная, как и… – тут он запнулся, сообразив, что вот-вот наговорит лишнего. – Вон с глаз моих, видеть не могу! Ступай прочь!

Поставила кувшин, а у самой ноги подгибаются. Что же произошло на самом деле? Почему отец так и свирепеет, как о ней заговорю?

Вышла на порог и побрела со двора. Иду и все думаю. О том, что мне привиделось сегодня ночью, об отце. И странно так на душе! Мне и жаль его, но все больше горестно. Отчего мы такие с ним разные и не можем сказать всего, что на сердце камнем лежит?

Только поравнялась с одним из соседских домов, как мимо пробежала Заряна, поправляя на голове ленту, и меня приметила. Она запыхалась, видно, что торопилась. Я спросила, куда это она бежит сломя голову, да еще такая радостная.

– Так купцы приехали на площадь! Наконец-то! Давно никто не наведывался. Уж и не чаяла себе платье справить новое. Побежим вместе?

– Ладно, – пожала я плечами, хотя бежать не хотелось. Мне сейчас лишние взгляды ловить ни к чему. Но, как только мы пришли к порогу Красного Терема, то поняла, что могу не беспокоиться. На меня никто толком и не взглянул. Сама я встала у дерева на небольшом пригорке, и могла разглядеть все, что происходило на площади.

Перед Теремом уже выставили длинные столы и разложили всевозможные товары, чтобы люди могли все как следует рассмотреть, купить или обменять. На крыльце Терема, как обычно, сидел белый, как лунь, старец Яромил – один из Старейшин. Он следил, чтобы купцы занимались продажей и не болтали попусту с покупателями. Ему помогали дюжие молодцы – Сторожевые, которые всегда сопровождали Старейшин.

Девки и бабы так и кинулись к столам. Им точно было не до разговоров. Они с визгом принялись примерять на себя отрезы тканей, разноцветные ленты и головные уборы. Еще там было множество настоящих сокровищ: сундучки, украшенные затейливой резьбой; большие и маленькие корзинки с шерстью, нитками, иголками; шкатулки с бусами и серьгами, бисером и камнями самоцветными; расшитые блестящими нитями башмачки, пояса и платки.

Мужчины заинтересованно глядели с другого края столов, где громоздились кожаные сапоги, лежали шелковые рубахи, богато расшитые штаны и шапки. Один купец, предлагавший красивую конскую сбрую и седла, особенно привлек мое внимание.

Он был высок, молод, хорош собой и все улыбался. Черные гладкие волосы, подхваченные на лбу кожаной лентой, опускались ему на плечи. Но интереснее всего было то, что в его ухе блестела круглая золотая серьга.

Я еще никогда не видела, чтобы мужчины так носили украшения и это как-то особенно мне понравилось. Серьга очень шла тому купцу, придавала задорный вид и всякий раз, как он хохотал, она подпрыгивала и тряслась, бросая золотистые отблески на его смуглую кожу.

У стола толпились не только мужчины, но и женщины, задерживаясь на некоторое время, чтобы позубоскалить. Задерживались они там недолго, потому что там же стояли и Сторожевые, которые следили, чтобы разговор между покупателями и продавцами не заходил за пределы выяснения стоимости товара. Впрочем, Сторожевые могли бы и не рыскать среди деревенских. Насколько знаю, особо никому в голову не приходило расспрашивать чужестранцев о том, откуда они приехали и что видели. Деревенские как жили своей жизнью, так и будут жить дальше. Один житель сказал как-то:

– Здесь поселился отец моего отца. И я тут останусь и лучшего ничего быть не может.

Вот потому мне с нашими и тоскливо. Я не стала даже участвовать в этом веселом гулянии, и не присмотрела ничего, что могло бы привлечь. Здесь не было книг. Наверное, и быть не могло.