Так и побрела домой, вся мокрая и в тине. Видать, человечьего много слишком. Либо никакая не русалка я…

Вот же сон какой чудесный привиделся! Ах, как хотелось поверить в него! А коли не сон? Но почему тогда не полетела и не поплыла?

Светало уж вовсю.

В некоторых дворах хозяйки расхаживали, потягиваясь и зевая. А я быстренько мимо них пронеслась, чтобы не увидели и не приплели лишнего. Скажут ведь, что в лес ворожить хожу и мужиков добрых приваживаю. Сплетничать станут. Русалки недаром про злость людскую сказывали. Даже если то сон был, уж больно он мне в душу запал. Никому о нем не скажу, даже знахарке моей. Тем более, что она мне велела к Владару милее быть. Чего-чего, а от нее такого не ожидала!

В дом я пробралась тихо, ни одна половица не скрипнула. Хотелось еще вздремнуть, да скоро все равно вставать придется. Батюшка не даст в постели отлежаться, на работу погонит. Иногда сдается, что не любит он меня. Смотрит порой не то с гневом, не то с подозрением. Сама не знаю, чем я ему так насолила. Разве что характером и обращением, разговорами смелыми.

Ну, раз не удастся поспать, то делом займусь. Напекла пирожков, сварила кашу, да в печи оставила греться на углях. Как раз отец встанет и будет угощение ему. Сама на двор пошла, воды принесла, бросила сена лошадям. Лошадей у нас немного. Два тяжеловоза и одна кобыла, на которой ездить позволено. Я ее иногда в поле вывожу, чтобы побегала. Да и самой прокатиться бывает так приятно.

Лошадь – настоящий ветер! Летишь, вокруг синь да зелень, травы всякие пахнут. Отец не любит, когда на лошадь сажусь. Говорит, что девкам не пристало «на коне скакать, что мужику». А мне что делать, коли на телеге скучно? Не страшно вовсе, да и не видят меня деревенские. Я уж стараюсь, чтобы не выдавать своего умения. Но если прознают, пущай языками мелют. От молвы ничего не сделается. Батюшка только вздыхать и бровями дергать недовольно в моем присутствии может. Мне уж привычно.

На сей раз, к удивлению, отец даже похвалил, как спустился в горницу. Не ждал, что встану рано и все поспею сделать. Он поискал по углам чего-то, пошлепал губами да за кашу уселся. Ел да похваливал. Надо же!

– Добрая каша вышла. Молодца, Марешка! Тебе на пользу сватовство пошло. Глядишь, и жена из тебя удастся недурная для Владара.

Поднесла ему чарку ягодной настойки, как кашу поел, и пирожки на блюде, что успела напечь утром.

– Как, и пирожки? – во все глаза на меня поглядел. – И чего ты, глупая, таких женихам не поднесла? Эх, ты. Один Владар и достался. Хотя чего уж на Владара серчать. Он то из всех женихов, если так подумать, самый удалой. Только себя опозорила напрасно. Не гадал, что станешь готовить исправно. Вот еще дождусь от тебя похлебки да колбасы, тогда, может, и не стану Оляну звать.

Опустила я глаза, усмехаясь.

– Так мне все равно за Владара идти. А Оляна, если подумать, не меня учить желает, а стоять тут у печи по-хозяйски.

Отец посуровел.

– Ты много не болтай. Она женщина добрая…

Он что-то еще бормотал себе под нос, но вторая чарка сделала его веселее. Я подлила ему третью и блюдо с пирожками придвинула, чтобы закусил, а сама спросила, будто невзначай:

– Такая ли добрая, как матушка?

Наверное, третьей чарки недостаточно оказалось. Я даже засомневалась, было бы достаточно всей бочки, чтобы отец настолько осоловел и не разозлился на мой вопрос?

– С чего это о матери вспомнила, змея? Это тебя кто надоумил? Сама, небось, и не посмела бы, окаянная…

Я не шелохнулась и глаза не спрятала. Смотрела прямо на отца – аж не оторваться! А сама в руке кувшин держала с настойкой. Ни дрожи, ни испуга. Решила, что это так слова русалок на меня подействовали, что уверенность проснулась. Батюшка не выдержал и глаза долу опустил, а сам разозлился пуще прежнего и махнул на кувшин: