– Ты, кузнец, погоди, – начала я осторожно. – Батюшка обещал отдать меня по осени, но ты сам подумай. Хозяйка я плохая, готовить не обучена. Как мать померла, так с отцом и мучаемся стряпней. Шить и вышивать – что дрова рубить, не под силу. За скотиной ходить да песни петь, вот и все способности.

«А еще книги читать да стихи складывать», – так и просилось наружу. Но я пока язык попридержала. До поры до времени кузнец ни о чем не догадается. А блеснуть умением хотелось из досады женской, что хоть и не хозяйка, зато ученая. Да и готовить умела отменно. Только портила нарочно стряпню, чтобы неповадно женихам было. Чего только о себе не придумаешь, лишь бы мечтания правдой стали. Может, еще и кузнеца отпугну, коли постараюсь.

Но Владар был упрям. Не знаю, чего ему вздумалось. Будто не замечал моих слов, будто не слышал ничего от соседей, а сам не давился горько-соленой ягодной настойкой. Все-то ему мало! По нему видно, что он как раз о «крысином пироге» вспомнил, аж перекосило бедного.

Владар хмыкнул и ответил:

– Не скажу, что не права. Да только никто мне не мил, как ты. Сам по хозяйству управлялся, так что и теперь стану, ежели совсем тебе трудно будет. Лишь бы ты жила со мной. Не хочу иного счастья. Вот сидишь ты рядышком, так мне будто солнце душу греет. И ручки у тебя такие маленькие, белые, так бы и держал в своих всю жизнь. Подари мне поцелуй один, краса, подари зарок свадебный… только один…

Сказал, а от самого прямо жар пошел огненный. Аж затрясся весь, как лист на ветру. Его ударить – что гору огромную. Горе ничего не сделается, только руки отобьешь. Против такого силищу нужно иметь необъятную. Как с таким совладать, коли рассердится? Хуже зверя станет. Разве только смирением его покорить. Едва приобнял меня ручищей и к щеке потянулся, я слабой прикинулась, слезу выдавила:

– Как же можно, Владар-кузнец? На беззащитную девку кидаешься. Остынь до осени. Не велены нам вольности всякие, опомнись!

А глаза его уже не ледяные, а темные. И разума в них нет. Будто в глаза волку заглянула. Одно дикое в них и безумное, чего не видела до сих пор. Так близко ко мне наклонился, что увидела себя в его глазах – испуганную. Да хорошо, что батюшка на крыльце сидел. Видно, почуял что, сам зашел в дом и закашлял громко. Владар нехотя отступил, гася тот огонь темный, что привел меня в замешательство. Я думала, отец отчитает кузнеца, но он промолчал и только проговорил:

– Видно, слажено у вас! Значит, сыграем осенью свадебку. И все же, Владар, обожди. Тут недолго осталось.

Они хлопнули по рукам, отец поднес Владару еще медовой, а меня на другую половину дома отправил. Уходя, мельком глянула на кузнеца. Он опрокидывал один стакан за другим, будто пил не дурманящий хмель, а воду из ручья. Отец уж изрядно охмелел, и язык его заплетался. Владар же вполне владел телом и головой, и было видно, что он больше слушал батюшку, а сам запоминал все, что тот ему говорил.

Глянул кузнец в мою сторону, и во взгляде его мелькнуло то самое выражение: задумчивое и дикое, а я будто посмотрела в темную воду в озере, куда еще не заглядывала. И вода та показалась омутом гибельным. Уж если попадешь туда, так вовек не выплывешь.

Подумала так, вздрогнула. Тут губы его чуть слышно прошептали:

– Осенью, значит…

И были в его голосе тоска непомерная, радость и… жестокость. Я поспешно захлопнула дверь, скрывшись от незваного гостя, и остановилась, чтобы сердце перестало прыгать в груди. Припомнился мой страшный сон.

Коршун с ледяными глазами, что выклевал сердце, смотрел так, каким взглядом проводил меня Владар.