Только она произнесла это, как поняла я, что зря она меня утешает. Никто еще у нас от женихов не отказывался, одна я выискалась такая непутевая. Кто ж знает, как оно повернется?..

– Может, и потащит, – прошептала сквозь слезы. – Бежать мне надо и бежать далеко-далеко, где ни отец, ни Владар не найдут.

– Куда ж ты собралась, милая? – Велеслава удивленно засмеялась. – Здесь путей не сыщется. Одни леса глухие на многие дни и ночи вокруг. А зверья сколько рыщет! Вмиг сожрут! Оставь эту мысль, как-нибудь обойдется.

– Как же не сыщется путей, если чужестранцы едут и находят к нам дорогу? И обратно добираются? Если они могут, то и мне под силу. Возьму лошадь из стойла, пусть отец не серчает, да и поминай как звали! Не придется ему больше за меня краснеть. Ему одолжение сделаю!

– Не все так легко, – покачала головой Велеслава. – Купцы и чужестранцы, что заезжают к нам, чаще всего случаем дорогу находят, а не потому, что искали. Сбились с тракта караванного, вот и заехали.

– Как же это?

Я приподнялась, забыв о своей напасти.

– Оттого и редки они у нас, оттого им наказывают не вести разговору с местными и уезжают они вскорости, чтобы не мелькать перед деревенскими в своих нарядах и не щеголять речами о привычках и странах дальних.

Эта новость заставила меня задуматься. Выходит, не знали толком люди о деревне нашей, раз не ездят сюда.

– Может и знают, да не едут, – отвечала старуха, когда я задала вопрос. – Далеко живем от других людей, да и нет у нас богатств никаких, чтобы гостей зазывать. Потому мы и сами по себе, да по своим законам.

На душе стало легче, пока шел разговор. Хотелось поделиться с Велеславой о том, что в книгах видела.

– Я в книгах матушкиных читала, что людей на свете живет столько, как листьев в дубовой роще, даже больше. Что живут они в больших деревнях, которые зовутся городами, что плавают на огромных лодках – кораблях, что умеют двигать горы и скалы. Можешь ли ты в это поверить?

Велеслава вздохнула и отложила гребень.

– Дай-ка воды поставлю на огонь. Ты, может, проголодалась. – Она помолчала, а потом произнесла тихо: – Мир так стар и велик, что всякое может случиться в нем. Мы живем здесь давно и не видим ничего другого, а потому не знаем, каково другим в Дальнем Мире приходится. Иной раз подумаешь: а то оно и лучше, что поселились вдали от других людей. Быть может, если принесут они свои обычаи и порядки, все изменится и возврата не будет к нашей тихой жизни.

Мне бы утешиться от этих слов, произносимых таким знакомым и добрым голосом, но мне стало так невыносимо и печально, что я снова залилась слезами, выговаривая в полном отчаянии:

– Хорошо ли то, как мы живем? Что жизнь наша так размеренна и один день похож на другой? А мы как эти дубовые рощи вокруг деревни – такие одинаковые, не отличишь! Поставь наших людей друг за другом – что в зеркале отразятся. И одеты, и причесаны, и даже думают все, как один! Разве то хорошо?

– Откуда тебе ведомо, что в далеких краях люди другие? Трудно тебе приходится, потому что не похожа на здешних. Что, ежели и на чужой стороне не станешь своей? Что, если не примут тебя они, и вот тогда станет совсем горько, уж поверь мне, я так долго на свете живу и знаю, какие люди бывают.

Я обхватила себя руками за плечи, встала и приблизилась к Велеславе, пока она неторопливо помешивала кашу в глиняном горшке и подкладывала туда желтые кусочки масла, которые таяли на рассыпчатой горке, растекаясь светлыми ручейками.

– Велеслава, милая, – прошептала я умоляюще, – расскажи мне, ты бывала там, далеко? Что видела?