– Понимаю твое удивление, – сказала она, взглянув на Аннику и поставив стакан на столик. – Я даже не вспомнила о Пауле с поп-фабрики.

Анника отломила кусочек печенья, вылепила из него шарик, но, представив, что его придется жевать и глотать, оставила шарик в тарелке, откинулась на спинку дивана и закрыла глаза.

– Я должна выбрать один фронт, – сказала она, – иначе не справлюсь. Идти к Шюману и устраивать скандал – это то же самое, что стрелять себе по ногам. Спасибо, но, спасибо, нет.

Анна согласно кивала, вертя в руках стакан и любуясь цветом вина.

– Значит, надо выбрать приоритеты, – сказала она.

– Я не могу делать все одновременно, – пожаловалась Анника и всплеснула руками. – Смотреть за домом и детьми, убираться и стирать – это не страшно. Работать по восемнадцать часов в сутки – это тоже не проблема, но я не могу делать все это сразу и одновременно. Вот в чем моя проблема.

– Но тебе точно не стоит меняться работой со мной, – проговорила Анна. – Это я тебе гарантирую.

Некоторое время они сидели молча, прислушиваясь к уличному шуму. За окном прошуршал автобус, стемнело, сумерки заползали в углы и закоулки дворов.

– Мне надо посмотреть «Актуэльт», – сказала Анника, взяла пульт и нажала кнопку.

Мигнув, телевизор заработал. Анна покосилась на зашипевший экран, по которому пробежала тень.

– Новая подруга Мехмета работает в редакции новостей, – сказала она.

Анника кивнула, не отрывая взгляда от экрана, напомнила:

– Ты уже это говорила. Дай послушать.

Она прибавила громкости. На фоне рваной музыкальной заставки ведущий сыпал незаконченными фразами. «…Подозреваемый в деле об убийстве журналиста в Лулео; „Эрикссон“ уведомил о предстоящем увольнении четырех тысяч сотрудников; предложен новый проект закона о библиотеках. Добрый вечер. Но начинаем мы с Ближнего Востока. Сегодня террорист-смертник взорвал бомбу у входа в одно из кафе Тель-Авива. Погибли девять молодых людей.»

Анника приглушила звук.

– Ты полагаешь, у них что-то серьезное?

Анна Снапхане отхлебнула еще вина и сделала громкий глоток.

– Она теперь забирает Миранду из детского сада, – с трудом произнесла она изменившимся сдавленным голосом.

Анника замолчала, пытаясь представить себе, что бы она чувствовала на месте Анны.

– Не могу вообразить, чтобы какая-то чужая женщина водила за руку моих детей.

Анна скорчила недовольную гримасу:

– У меня не столь уж большой выбор, ты так не считаешь?

– Ты не хочешь еще родить?

Сама Анника с опозданием поняла, какой скрытый и мощный смысл таится в этом вопросе, который она никогда бы не задала, если бы не крайняя усталость. Анна удивленно воззрилась на подругу:

– Я хочу быть индивидом, а не функцией.

Анника удивленно вскинула брови.

– Ты и так уже индивид, – сказала она. – Тебе надо подняться выше его обычного мужского ничтожества и стать частью чего-то неизмеримо большего. Добровольно освободиться от власти любого другого мужчины, который в нашем обществе никогда не будет вести себя по-другому.

– Никогда не думала об этом. – Анна выпила еще вина. – Но когда ты это говоришь, то фактически для меня это повод не желать жить с Мехметом. Это единственное, что позволяет мне быть в мире со своими мыслями, иначе я просто сошла бы с ума.

Анника понимала, что Анна всегда думала, будто она, Анника, никогда не одобряла ее отношений с Мехметом, и не представляла себе, насколько все было хорошо вплоть до самого разрыва.

– Человек не становится честнее оттого, что он – просто эгоист, – сказала Анника. – Я хочу сказать, что есть масса вещей, которые мы ставим превыше своих частных интересов, и делаем это ежедневно. И это не только наши дети, то же самое касается работы, спорта, да всего на свете. Сколько можно насчитать людей, которые ходят на работу и при этом остаются чистыми индивидами. И насколько я могла бы оставаться исключительно Анникой Бенгтзон, если бы играла в центре нападения «Тре крунур»?