Ответа не последовало.

– Ну отвечайте, отвечайте! – настаивал доктор. – Чему вы собираетесь учиться?

– Точно не знаю, – сказал Джим. – Я интересуюсь ареографией, хотя мне нравится и биология. Может быть, я стану планетарным экономистом, как мой старик.

– Серьезная дисциплина. Тебе придется прокорпеть над ней не один год. А ты, Фрэнк?

Френсис слегка смутился.

– Хм, черт… Я по-прежнему хотел бы стать космолетчиком.

– Я думал, ты уже вышел из этого возраста.

– А что такого? – ответил Френсис. – Нормальная профессия.

– Тебе решать. В связи с этим, вы, молодые люди, поедете в колледж еще до миграции колонии, верно?

Поскольку земляне в спячку не впадали, колонии два раза в год необходимо было мигрировать. Летом жили в Чараксе, всего в тридцати градусах от южного полюса, а теперь колония готовилась переселиться в Копайс, расположенный в почти столь же высоких северных широтах в Утопии. Там предполагалось провести половину марсианского года, что примерно соответствовало одному земному.

Рядом с экватором существовали и немигрирующие поселения – Нью-Шанхай, Марсопорт, Малый Сырт и некоторые другие, но это не были колонии в полном смысле слова: здесь работали в основном служащие Марсианской компании. По контракту и в соответствии с уставом Компания была обязана давать марсианским колонистам высшее образование, отвечающее земным стандартам. Компания сочла, что только Малый Сырт пригоден для этой цели.

– Мы отправляемся в следующую среду, – сказал Джим. – Почтовым скутером.

– Уже?

– Да, поэтому-то я и решил позаботиться о Виллисе. Что же делать, док?

Услышав свое имя, Виллис вопросительно посмотрел на Джима и его голосом повторил:

– Что же делать, док?

– Заткнись, Виллис.

– Заткнись, Виллис, – голос доктора Виллис воспроизвел не менее успешно.

– Вероятно, лучший выход из положения – это вынести его наружу, найти подходящую норку и сунуть туда. А знакомство возобновишь, когда он проснется.

– Но, док, в этом случае я его потеряю! Он выберется задолго до того, как я вернусь из колледжа. Ведь он проснется, видимо, даже раньше, чем вернется колония.

– Возможно. – Макрей задумался. – Вряд ли ему без тебя станет хуже. Теперешний образ жизни не естествен для него, Джим. Кроме того, он – личность, а не чья-либо собственность, ты сам это знаешь.

– Конечно. Он – мой друг.

– Никак не пойму, – вмешался Френсис, – чего Джим так с ним носится? Ну да, он умеет болтать, но ведь в основном просто повторяет, как попугай. По-моему, он маленький придурок.

– Тебя никто не спрашивает. Виллис, ты ведь любишь меня, а? Ну, иди к папе.

Джим протянул руки, маленький марсианин подпрыгнул и теплым, пушистым, слегка пульсирующим шаром устроился на коленях. Джим погладил его.

– А почему ты не спросишь какого-нибудь марсианина? – посоветовал Макрей.

– Я пытался, но никто из них не обращает на меня внимания.

– Ты хочешь сказать, что тебе не хватило терпения дождаться. Марсианин заметит тебя, если ты терпелив. Ладно, но почему бы тебе не спросить его самого? Он сам может все объяснить.

– А о чем спрашивать?

– Я попробую. Виллис!

Виллис двумя глазами посмотрел на доктора; Макрей продолжал:

– Хочешь выйти на улицу и найти местечко поспать?

– Виллис не сонный.

– Станешь сонным снаружи. Холодно, хорошо. Найдешь норку в земле, свернешься и будешь спать долго-долго. Что ты об этом думаешь?

– Нет!

Доктор быстро взглянул в сторону, чтобы убедиться, не Джим ли это; если Виллис никого не передразнивал, он говорил голосом Джима. Собственного тембра у звуковоспроизводящей диафрагмы Виллиса было не больше, чем у динамика радиоприемника. Она вообще очень напоминала диафрагму громкоговорителя, с той только разницей, что являлась органом живого существа.