Относительно новый (строить его начали в 1960-х годах) и названный в честь принца, героя первой англо-афганской войны50, квартал всегда был местом, так сказать, элитным. До войны там селились в основном люди обеспеченные и привилегированные – в романе «Бегущий за ветром»51 дом Бабы расположен именно в Вазир-Акбар-Хане, а он, как вы помните, крупный и известный бизнесмен. Там же, и в 1960-х, и в 2000-х, располагались многие посольства и офисы международных организаций, а заодно дорогие гестхаузы и рестораны, куда ходили сплошь иностранцы. Меры безопасности в квартале были серьёзные: бетонные заборы с мотками колючей проволоки наверху буквально превратили его в лабиринт, перед въездом на некоторые улицы стояли КПП, а сам въезд закрывался шлагбаумом, за который пускали только после тщательной проверки документов (от терактов это спасало далеко не всегда). Но нам было нужно не внутрь, а чуть повыше.

Холм, в отличие от квартала, в ту пору почти не охранялся. Это после возвращения «Талибана»52 в августе 2021-го на вершине тоже поставят шлагбаумы и заборы и расквартируют там специальный батальон «Бадри 313»53 – в принципе, попасть на территорию можно, но надо долго договариваться. В республиканские же времена всех пускали без вопросов, и в парке на вершине холма, где росли, пожалуй, самые красивые в Кабуле розы, бывало довольно многолюдно. Туда, как и в сад Бабура, приходили семьями на пикники, там бегали мальчишки, предлагавшие всем зелёный чай из термоса, сладости и коврики, которые можно было расстелить на траве, и именно оттуда открывался, по моему мнению, самый красивый вид на Кабул, особенно на закате и в темноте. Открывается и сейчас.

Мы обошли парк по периметру и уселись на склоне. Молча.

В такси мы успели обсудить и политику, и мои впечатления от Кабула, и мой уровень владения дари (мне стало грустно) и пушту (тут стало ещё грустнее), потом Ахмад с видом гостеприимного хозяина показал мне розы на холме и самые известные здания в городе у подножья, пошутил, что отец-моджахед, царство ему небесное, побил бы его палкой за дружбу с русской, а потом вдруг стало тихо.

Товарищ мой явно смущался. Какой угодно образованный и учившийся на Западе, он всё же оставался пуштуном, а для пуштунов разговоры с женщиной, которая им не жена, не сестра, не дочь и даже не пожилая коллега из Америки – всё-таки не очень частое явление, и застенчивость, культурная и природная, берёт своё. Одно дело – в интернете чатиться, а живьём… Я, в свою очередь, боялась ляпнуть не то. Можно ли спросить про семью? Или смотря про какую? Про братьев и сестёр, наверное, можно, а про жену не стоит. А вдруг он не женат? Может, спросить про детей? А может, про отца – где воевал, что говорил про русских и всё такое? А вдруг это невежливо?

При этом я мысленно собирала рюкзак и набрасывала план: найду таксиста, который вызывает доверие, спрошу его, не знает ли он гостевых домов подешевле, и пусть свозит меня туда. Если мне там не понравится, то… то… Ну, тогда, наверное, придётся купить билет обратно. Мне снова захотелось плакать.

– Так кто-то умер или как? – допытывался Ахмад. – Нет? Тогда почему у тебя такое лицо?

Я горько посетовала на несправедливость бытия, вероломство таджикских девушек и их дурацкие конференции.

– Да, досадно, – кивнул он и притих.

Я смотрела на кабульские крыши с высоты птичьего полёта, думая, что вижу их в первый и последний раз. Город в закатном свете казался совсем мирным и был очень красив. Афганистан, как ты мог, я ведь уже так тебя полюбила! И этот бородатый – тоже мне друг, называется! О, почему я не поступила на арабский! О горе мне, го…