Жаль, двор почистить никто не удосужился. Пришлось передвигаться прыжками, каждый раз проваливаясь с головой. В ушах снег, в глазах снег, всё лицо в снегу!.. Снаружи я кошка, но внутри человек, так что прошу извинить — у меня лицо, а не морда.

Вон и свет в окне.

Деревьев близко к дому не нашлось, зато у летней веранды нарос высоченный сугроб, снег хорошо слежался и без труда выдержал мой кошачий вес.

Второй этаж дома опоясывал каменный карниз, украшенный фигурками крылатых человечков — духов природы. Карниз был достаточно широк для моих лап, но весь облеплен снегом и льдом. Чуть когти не сорвала, пока подобралась к окну.

А ещё назад идти. Не представляю, как я тут развернусь.

И с окном не повезло: иней на стекле нарос плотный, с наледью. Только у самой рамы оставалась неровная щёлка. К ней я и приникла глазом.

Видно было немногое.

Просторная, ярко освещённая комната, богатая обстановка. Веерообразная стойка магического телогрея. Край дивана с полосатой обивкой. На диване — ножки в пуховых носках, прикрытые бархатным подолом…

Я встала передними лапами на нижнюю перекладину оконной рамы и придвинулась ближе.

Барышня Агда в бардовом капоте полулежала, опершись локтем о валик. На грудь ей падала полураспущенная коса, являя всю роскошь волос, тонкие пушистые завитки обрамляли нежный овал лица с изящным носиком и пухлыми малиновыми губами.

Майра права, тут есть чему позавидовать. Даже любопытно стало, какому счастливцу Льет отдаёт всю эту красоту и куда торопится. Ей же не больше восемнадцати.

На столике у дивана стояла перламутровая коробочка. Агда напевала мотив какой-нибудь модной песенки, и коробочка повторяла его на разные птичьи голоса. То соловьём зальётся, то канарейкой, то дроздом…

Нет, не только птичьи!

В ответ на хрустальное «ла-ла-ла» Агды коробочка сперва бодро затявкала, потом размяукалась, как голодный кот.

— Хватит играться, — просипел Льет.

Он восседал в глубине комнаты, закинув ногу на ногу. Под чёрным, с серебром, шлафроком — свободные штаны и рубаха с распахнутым воротом.

Что же вы так далеко от окна расположились, благородный кавалер? Вас еле слышно.

— Пускай играется, — прозвучал низкий скрипучий голос, мужской или женский, непонятно. — Когда… гра… а… не… мо…

«Когда играться, как не в молодости?»

Выше щёлка расширялась. Я приподнялась на задних лапах и уткнулась носом в ледяное стекло, силясь рассмотреть: кто там такой?..

Надо же, старуха — и престранная!

Она сидела в дальнем кресле, полускрытая боковиной высокой изогнутой спинки. Строгое тёмное платье, как у нашей классной дамы, на плечах толстый пуховый платок, какие носят крестьянки в деревнях, на голове узорчатая шапочка-колпак с коротеньким шпилем — точь-в-точь ланнский рыцарский шлем. По ободу шапочки пришиты кругляшки, не иначе старые монеты. В таких колпаках с монетками красуются на ярмарках дазские шаманки.

— Так сколько, говоришь, за платье просят?

Она подалась вперёд, повернула к Льету голову, и стало видно, что и лицо у неё дазское — плоское, цвета тёмной бронзы, с маленькими глазками и мелкими угловатыми чертами.

Говорят, дазы в родстве с нашими гобрами. Только гобры сидят в своих снежных домах на далёком севере в обнимку с тюленями и в чужие дела не лезут.

— Тысячу восемьсот, — ответил Льет.

Верно, так мама ему и сказала. Пятьсот — задаток будет.

— Недёшево, — старуха пожевала сухим ртом.

— У Кольдихи бы меньше пяти не стало! — барышня Агда оторвалась от своей забавы.

Я не сразу сообразила, что Кольдиха — это Вендела Кольд, самая знаменитая модистка Альготы. И самая дорогая. У неё одевались первые аристократки Ригонии и сама королева-бабушка.