— Думаю, ты права.

— Поэтому оскандалиться, как ты мечтал, я не планирую.

— Я не мечтал, а переживал за тебя. Конечно, Россия изменилась и в двадцать первом веке уже не та, что раньше, — на многое смотрят проще. И тем не менее высшее общество все еще слишком жестоко. Оно не прощает провала или ошибок, особенно творцу.

Внимательно посмотрев на Фордайса, я задала вопрос, который давно не давал покоя:

— Как ты ко мне относишься?

Творец напрягся и сбился с ритма.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты оберегаешь, заботишься… И дело не только в слове, данном отцу. Что еще?

— Я был близким другом твоей семьи, впрочем, и сейчас им остаюсь, видел тебя еще в пеленках и когда ты училась ходить. Ты не помнишь, но я проводил с тобой не меньше времени, чем отец. Все эти годы я следил за твоей жизнью, пусть меня и не было рядом…

— Я предполагала подобное, — задумчиво произнесла я. — Но это ничего не объясняет. Почему ты проводил столько времени с чужим ребенком?

Фордайс долго молчал и наконец ответил:

— А почему люди что-то делают? Потому что хотел.

— Хочешь сказать, что относишься ко мне как к дочери?

— Нет, — последовал резкий ответ, и я поняла, что пора менять тему.

Мы кружились в вальсе, и я получала от танца настоящее удовольствие: Фордайс был прекрасным партнером.

— Ты замечательно танцуешь, — словно эхо собственных мыслей, прозвучал комплимент в мой адрес.

— Благодарю, ты тоже. Могу я рассчитывать, что ты еще раз одаришь меня своим вниманием? — насмешливо поинтересовалась я.

— Почту за честь, — поклонился Фордайс.

Танец закончился, Редклиф проводил меня к бабушке, и она продолжила знакомить со своими друзьями и родовитыми гостями. А я, вспомнив все, чему меня учили, приложила максимум стараний, чтобы не выглядеть в высшем обществе чуждым элементом.

Я переходила от одного гостя к другому, разговаривая, шутя. Невзирая на то, что они интуитивно чувствовали мою сущность творца, я старалась покорить каждого. И незаметно искала глазами князя, и неизменно наши взгляды пересекались. Мы практически не отрывали друг от друга взора, словно вели какую-то игру.

После общения с Редклифом на приеме я стала сильно сомневаться, что он любит мою мать. По глазам Фордайса видно, что он ко мне неравнодушен. Сказать точно, какие чувства он испытывает, я не могла, но и не заметить ураган чувств в его взгляде было невозможно.

Пару раз, когда какие-то дамы ему досаждали, а меня раздражали, я применяла свой дар. Возможно, это было безответственно, но удержаться не смогла.

Одной леди на ногу упал подсвечник, стоящий рядом. Естественно, она заохала, но виновника не нашли. Другая наглая светская львица нечаянно зацепилась за край стола и порвала платье.

Редклиф, конечно, понял, что происходит, и строго на меня взглянул, я же лишь мило улыбнулась в ответ.

Ближе к утру бал вступил в свою заключительную часть — настало время самых страстных и провокационных танцев, которые лишь недавно вошли в программу балов. Таких, например, как танго.

Фордайса как раз осаждали сразу несколько разведенных дам. Я не могла упустить шанс вырвать творца из их когтей и спровоцировать его на приглашение.

Подходя к их компании, я услышала щебетание:

— Князь, почему вы так мало танцуете? Мы все знаем, что вы прекрасный танцор. К тому же редко бываете в обществе, и мы вас совсем не видим. Может, вы осмелитесь…

— Увы, — вмешалась я, кивком приветствуя дам, чье положение было ниже моего, — этот танец обещан мне, если князь осмелится, конечно. — И с вызовом посмотрела Фордайсу в глаза.

— Анастасия, вы виртуозно танцуете, но этот танец введен совсем недавно… Уверены ли вы?