– Какой ты! – притворно надула губки Леокадия. Сегодня вечером она изволила играть в маленькую девочку. Рамиро не собирался ей мешать – пускай развлекается. Ей скоро надоест. – Едешь без меня во Флоренцию да еще язвишь. Вот сейчас разрыдаюсь, и ты пожалеешь, что меня расстроил!

– Леокадия, – сказал Рамиро, не выдержав, – хватит, прошу.

Он устал, у него болела спина, во сне опять являлась смерть, и законопроект написан слишком мелко.

Надо сказать де Моралесу – пусть своего секретаря выгонит, что ли. Может быть, это изменит жизнь к лучшему.

– Хорошо, – сказала Леокадия, прекратив притворяться, – я пришла к тебе мириться и по делу.

– По какому?

– Хочу, чтобы ты со мной потанцевал, когда закончишь ужин.

– Леокадия… Я устал, как крестьянская лошадь.

– Пожалуйста.

– Если я там появлюсь, меня не отпустят до утра.

– Пожалуйста! – она молитвенно сложила ладони.

Красивая женщина. Чувственная. Прекрасная.

Он редко был в силах ей отказать – и сейчас не смог.

– Хорошо, – сказал Рамиро, встал, бросил на стол салфетку. – Ты мне поможешь потом сбежать. Я переоденусь и приду в зал.

– Спасибо. – Она сверкнула угольными глазами, поднялась и пошла к выходу.

«Как это получается, что она мною вертит в таких мелочах, – думал Рамиро. – Как вот так выходит?» Он же никуда не собирался идти. Он думал выпить половину бокала вина и лечь спать, чтобы завтра встать еще до рассвета и прочитать законопроект. А теперь придется потратить час, чтобы удовлетворить прихоть Леокадии.

Ну что такое, в самом-то деле.

Камердинер что-то ворчал, помогая ему переодеваться. Рамиро не слушал. Он на себя и в зеркало не смотрел. Нового ничего не увидит, какой костюм выбрал услужливый камердинер – безразлично, не забыть причесаться, и все, можно идти на бал. Ах да. Цепь, еще одно кольцо. Вот так.

– Вы прекрасны, ваше высочество, – произнес камердинер.

– Ступай.

Он не благодарил за такую традиционную лесть – да от него и не ждали соблюдения подобных мелких традиций. Лесть обычно проскальзывала мимо Рамиро, словно маленькая песчаная змейка, и исчезала в высокой траве. Он не слушал этого, он не должен был этого слышать – иначе голова полнится совсем не теми вещами, какими должна. Рамиро хотел, чтобы разум оставался чистым для тех дел, что уготовал ему Господь.

Уготовал ведь, если уж ткнул пальцем именно в это место на земле.

Место – размером с тусклую медную монетку на Божьей ладони. Место – остров, очертаниями похожий на раскинувшую крылья чайку. Может, потому чайка и на гербе. Пуэрто дель Фасинадо, рай земной, ад земной, наказание и благословение Господне.

– Ладно, – пробормотал Рамиро, – один танец… два танца, и спать.

Он вышел – перед ним распахивались двери – и быстрым шагом направился в старую часть дворца, где лилась рекою музыка, горели громадные люстры (с их медных ободов иногда капает на головы танцующих воск) и королевские гости веселились, беззаботно, словно налетевшие на свет мотыльки.

Рамиро шел, спускался по лестницам, поднимался, и шепот летел впереди него, двери распахивались, ему даже не нужно было приказывать – словно он являлся волшебником. Только это не волшебство. Это традиции с церемониями под ручку.

Он не слышал, как о нем доложили, но музыка смолкла и пары уже не кружились – конечно, оркестр ведь предупрежден, что нужно завершить танец в удобный момент. Рамиро пошел по сверкающему полу (зал ремонтировали совсем недавно) к возвышению.

Там, в креслах с высокими узкими спинками, сидели люди, которые были дороги Рамиро больше всех на свете.

Король Альваро V, раздвинувший локти и развалившийся на троне так, что казалось, будто это большая спящая птица. Та самая чайка, с герба, – потому что облачение короля было ослепительно-белым.