– Константин Александрович! Наш бывший главврач, – объяснилась она невнятно. – Понимаете, Николай, на вашего отца много несправедливого сейчас наговаривают. При жизни клевали за то, что с больными по-человечески обращался. После смерти решили память изуродовать, – придумали, будто чуть ли не пытал. А при нем на самом деле пациенты-старики годами содержались. Сравните хоть с тем, как нынче. Сегодня поступил. Через неделю-другую, глядишь, на погост везут. А это дело, если до конца довести, оно б совсем с другой стороны человека высветило. Ведь он тогда на себя всю ответственность взвалил. И… в конечном итоге жизнью поплатился.

Ей почудилась на лице Понизова-младшего недоверчивая ухмылка.

– Да, да! И нечего с умным видом кривиться, – рассердилась она. – Вместо того, чтоб слушать всякую гадость о собственном отце, которого даже не знали, потрудились бы вникнуть! Нынче все смельчаки да весельчаки задним числом судить. Вы б сами попробовали в то время!

Алекс, изумленный внезапной вспышкой, переглянувшись с другом, повел налитым плечом, успокоительно огладил старушечье запястье.

Николай Понизов подошел к бару, на нижней полке которого стояла початая бутылка коньяка, разлил по двум стопкам. С верхней полки достал конверт, что накануне принес из дома. Стопки поделил с Алексом, конверт протянул Гусевой.

– Возьмите. Это ваше… Нашел среди отцовских книг.

Старушка приняла пачку. Не понимая, глянула на почерк на конверте. Губы задрожали. Неверными пальцами извлекла письма. Перебрала. Подняла влажное лицо:

– Откуда? У меня же ничего не сохранилось.

Жадно ухватила письма, отошла к окну. Протирая глаза, впилась в расползающиеся строки.

– Господи! Костенька! С того света! Родненький мой!

Николай Понизов и Алекс Тоомс переглянулись.

– Кто б меня на полстолько полюбил, – Алекс завистливо причмокнул. – Веришь? Душу бы заложил.

Мрачный Николай согласно кивнул.

– Наверное, разведусь всё-таки, – ответил он на незаданный вопрос. – Дети, конечно… Как якорем держат. Но и придумывать дела допоздна, только чтоб не домой, – это не жизнь. Уговариваю себя. Но, похоже, там уж выжженная земля. А тут под сорок лет мертвый, а она всё им живет.

– Может, и нам попробовать помереть? – в бесстрастной своей манере пошутил Алекс.

С улицы донесся игривый женский смех. На крыльце участковый Хурадов любезничал с женским составом поссовета. Смеялись охотно и от души, – ладненький кавказец пользовался успехом.

– Еще один великий поисковик явился, – процедил Понизов. – Сейчас начнет пургу гнать.

Хурадов и впрямь был неподдельно оживлен. С любопытством кивнул светловолосому прибалту, которого видел здесь уже второй раз.

– Что светишься, будто сразу начальником ОБХСС назначили? – буркнул Понизов, искавший, на ком бы выместить дурное настроение. Удивительное дело, но теперь, когда поиски зашли в тупик, Понизов вместо удовлетворения испытывал жгучую досаду.

– На рамешковском кладбище две щербатовские плиты обнаружил! – похвастался Хурадов. – Свеженькие. Года не прошло.

Понизов запунцовел:

– Ты делом начнешь заниматься? Помнишь, куда тебя вчера послал? Или еще дальше послать?!

– Зачем ругаетесь? Сделал, как сказали.

Хурадов с шиком распахнул задвижки объемистого крокодиловой кожи портфеля, что таскал через плечо на длинном ремне, извлек позвякивающий пакет, и под удивленными взглядами высыпал содержимое на полировку председательского стола.

– Вот! – он разровнял горку из бижутерии, цепочек, медных крестиков, перемешанных с засохшей глиной.

– Здесь тебе чего, ломбард? – Понизов почувствовал, что свирепеет.