Колючка взялась за мешок и сразу затрясла его правильно, судя по одобрительным кивкам Нур. Убедившись, что рабыня справляется, довольная женщина отправилась по своим делам.

– А сколько трясти, Нур? – спросила в удаляющуюся спину Колючка.

– Называй меня Нур-ханум, глупая, – поправила та. – Что значит сколько трясти киимиз? Всегда тряси. Если я дам тебе другую работу, будешь её делать. А пока – киимиз.

7. Глава 7

Караван-сарай, как и все в городе, засыпал поздно. Время вечернего намаза давно прошло. Откричали с высот минаретов муэдзины, сзывая правоверных на молитву. Отставляя заботы уходящего дня, все потихоньку начинали переключаться на подготовку ко сну и встрече с завтрашним днем. Несмотря на рано спускающуюся темноту, обилие огня, факелов и жаровен для приготовления еды меняли укоренившиеся в дороге привычки, и не давали заснуть до вечерней стражи, будоража то прилетевшим запахом жаренного на костре мяса, то громкими вскриками, проводящих время за игрой в кости в чайханах мужчин. Гремели над огнем кумганы, большие медные чайники, кипятившие такое количество воды, что можно было искупать слона, но чай, эта жидкая монета разговора, лился, не останавливаясь, и чайханщики дребезжали все новыми и новыми заварочными чайниками, стремясь угодить всем жаждущим.

Жены Абдаллы, окруженные многочисленным потомством, всё время ссорившимся и пихающимся, поужинав, начали приготовления ко сну. Каждая огородила свое место в метре от другой закрепленным на стене пологом, наподобие палатки спускающимся к земле. Дети начали занимать места повыгоднее, посреди замызганного ковра, посредине. Абдалла отдал сегодня предпочтение любимой жене, поднырнув под устроенную ей завесу и позволив ей стянуть с него сапоги. Остальные жены отреагировали на это с разной степенью приязни. Колючка заметила, что средней жене явно всё равно, а вот старшая – черноволосая, с волосами цвета вороньего крыла и начавшей пробиваться сединой – стянула лицо в неприязненную маску и грубо пихнула свою помощницу в спину.

«Киимиз…» – проносилось у Колючки в голове, пока она трясла бурдюк с булькающим кислым молоком. – «Какой разный бывает этот мир… Даже этот неопрятный Абдалла кем-то любим…» Думать, однако же, было очень сложно – непривычная и непрерывная работу занимала всю голову без остатка. От непрерывного трясения она уже давным-давно потеряла ориентацию, и мысли, посещавшие её голову, были короткими и непрерывно повторяющимися. – «Какой разный мир. Киимыз…»

Голод её не беспокоил. Час назад Нур дала ей доесть из миски с вареным горохом, и это наполнило девушку новыми силами. Если бы только перестать трясти проклятый бурдюк.

Но, видно, вся суть была в его постоянном взбалтывании. Пару раз Нур наполняла для Абдаллы и его братьев чашки киимизом и те с видимым удовольствием поглощали содержимое, довольно цокая языками.

– Халас![1] – наконец произнесла долгожданное Нур и, ткнув пальцем в сторону соломенной подстилки в стороне, где уже лежали пару женщин, сказала, – Иди спи.

Сама она важно задула главную лампу, и скинув верхние, громоздкие одежды поднырнула под полог к Абдалле, где принялась шуршать и довольно хихикать. Вскоре послышалось равномерное движение и толчки, что означало, что муж проявил благосклонность и снизошёл к жене.

Ночь обещала быть теплой, и, кое как завернувшись в свой балахон, Колючка свернулась на боку калачиком и в изнеможении закрыла глаза.

Это помогло, но только на секунду. Перед закрытыми глазами плясал ненавистный бурдюк.

«Думай о другом!» – приказала себе она. Но перед глазами появилось ненавидимое лицо Джафара, и она с поспешностью, сдавшись, вернулась к мыслям о киимизе.