Однако нога всё кровоточила, пропитывая повязки, потому Иван решил встать на привал чуть раньше, чем планировал. Здесь, за Рачихой, сосновый лес всё чаще перемежался с берёзами да ольшаником, а неподалёку – Иван точно знал – росла крупная земляника. Сейчас самый сезон, если другие путники не обобрали.

Он свернул с дороги и повёл кобылу по узенькой тропе, протискиваясь между кустами можжевельника. Про них народ малограмотный говорил, мол, ворота в лесное царство, где водятся диковинные создания, и заходить к ним надо с поклоном и угощением.

Иван шутливо поклонился и положил на пенёк остатки хлебной краюхи, которую пощипывал по пути. Звери да птицы съедят, тоже хорошо.

Худенькую спину в белой рубашонке и свисавшую с острого плечика чёрную косу он увидел, едва зашёл на поляну. Девчонка с ойканьем подскочила, оглянулась испуганно. Ладони и рот её были перепачканы в землянике.

– Ну что ты, милая, не бойся, не обижу, – ласково заговорил Иван. – Я земский доктор Иван Кузьмич Пантелеев, еду в Николаевку к роженице Катерине Опаненковой. А ты кто и откуда?

Нельзя её шугать – мало ли вдруг умалишённая? Или просто всего боится? Детвора по здешним деревням была не в пример той, что обитала на землях отца, – тихая, молчаливая, зачастую с серьёзным недобором веса и болячками, которые среди его круга встречались лишь у стариков. И юные девицы им не уступали – сыновей сельский люд кормил лучше, ибо проку с них больше: и хозяйство вести, и о престарелых родителях заботиться смогут. А с девки толк какой? Отрезанный ломоть, в семью мужа ушла – и поминай как звали. Ещё и приданым обеспечить надо. В общем, одни расходы.

Потому Иван не удивился, увидев и простую небеленую рубаху, многажды стиранную, и дешёвые бисерные бусики на тонкой шее, и полинялую юбку, из-под которой торчали босые ступни, все в еловых иголках да ошмётках сухого мха. Коса только загляденье – чернявая, блестящая, солнце на волосах так и играет. И лента в ней новёхонькая, зелёная. Как и глаза самой девицы, что смотрели сейчас на неожиданного гостя с испугом. Не красавица, скорее наоборот: подбородок острый, ключицы в вырезе рубахи выпирают явно от недоедания. Нос поцарапанный, щёки худые, бледные. Верил бы Иван в русалок – невольно решил, что одна из этих дев-мертвячек сейчас перед ним. Но в бабкины сказки он перестал верить лет в десять и сейчас не собирался начинать.

Он сделал ещё шаг, и лицо девчонки вдруг озарилось улыбкой.

– В Николаевку? А я там была, и Катеньку знаю. Неужто рожать скоро?

– Да как бы не уже, – развёл руками Иван. – А моя кобылёшка захромала. Какая-то пакость в реке её цапнула, когда брод переходили. Вот, завернули отдохнуть, а то нога кровит. Немножечко отдохнём и пойдём дальше. Надеюсь, к завтрашнему дню успеем.

– Успеете непременно, – девчонка кивнула. – Я проведу. Меня Марьяшкой звать. А живу я… там, рядышком.

– А что ж ты, Марьяша, делаешь так далеко от дома и одна? – удивился Иван. – На заработки ходила, что ли? Так сейчас самая страда, а ты в лесу землянику ищешь. Или к жениху бегала?

– Ну вот, всё вы про меня уже знаете, барин, – засмеялась Марьяшка, и угловатое её личико словно бы осветилось изнутри. Нет, красивее она не стала, но всё же было в ней некое хрупкое обаяние. Как у кленового листика, что скоро упадёт на землю, но пока ещё качается на осеннем ветру и глаз прохожих радует. – В любом случае теперь домой иду, а мне в ту же сторону, что и вам.

– Как же ты одна не боишься? А вдруг разбойники орудуют по окрестностям? Чего ж жених тебя не проводил?