–– … и если я узнаю, что ты её обидел… – папин крик разносится на всю квартиру так же внезапно, как и мама выключает пылесос.

– Ой, вот тут еще не собрала, – спохватывается мама и снова его включает.

А папа продолжает шевелить губами, стоя напротив Ветрова.

Смотрю на всю эту картину как бы со стороны. Будто это не в моем доме сейчас происходит, и не я главное действующее лицо в этом театре. Мне даже хочется засмеяться, но почему-то стыдно.

– Вот, – выдает мама, выключая пылесос. – Теперь не порежетесь. – Она осматривает всех нас, улыбается своей фирменной улыбкой ангела, как любит говорить папа, и бодро добавляет: – А теперь давайте пить чай. Ну, или кофе. – Я смотрю на неё и не понимаю, откуда в ней такое спокойствие.

А мама быстро уносит пылесос из кухни. Возвращается. Ещё раз всех осматривает внимательным взглядом.

– Или вы еще не закончили, мальчики? – спрашивает у стоящих друг напротив друга мужчин.

– Закончили, Галчонок, – отвечает ей папа, улыбаясь в ответ.

– Вот и отлично.

Мама хлопает в ладоши, усаживает всех за стол и начинает накрывать.

А мы сидим и молчим. Папа сверлит взглядом Ветрова. Ветров меня, а я хочу на работу, в свою подсобку. А лучше к сыну. Он-то у меня понятливый.

Не успеваю заметить, как перед всеми появляются чашки с чаем. Мама начинает рассказывать, как она закрывала варенье, которое ставит на стол, как ей помогал Глеб.

– А у вас есть дети, Семён? – спрашивает мама, улыбаясь ему.

– Да, дочка. Тоже Любовью зовут. Хорошее имя. Да, Мирон Борисович? – переводит он взгляд на папу, который все это время просто крутит в руках кружку с чаем.

– Очень, – соглашается папа, а после сощурившись, спрашивает: – А к твоей Любе тоже заваливаются беспардонные мужики с утра пораньше и торчат у неё в комнате?

– Моей девочке только восемнадцать, – рычит Ветров, а я понимаю, что что-то здесь не так. Отчего так заводиться-то?

– Так и моей когда-то было восемнадцать. – А вот папа говорит уже спокойнее.

Интересно, это только мне кажется, что эти двое специально друг друга выводят на эмоции? Судя по тому, как мама нервно помешивает давно растворившийся сахар в чае, не только мне.

***

– Это полный пиздец. Полный! Пиздец! И ещё раз…

– Вы же понимаете, шеф, что сейчас всё это говорите в голос? – слышу вопрос Серого и прихожу в себя.

Поднимаю взгляд и смотрю на него сквозь зеркало заднего вида, замечая его сосредоточенный и хмурый взгляд. Провожу рукой по волосам на затылке, расправляя их. Слегка ударяюсь головой о подголовник, а у самого внутри клубок из самых разных эмоций.

– Серый, а ты знаешь, кто такой Снегирёв Мирон? – задаю вопрос и внимательно слежу за его выражением лица.

Серый резко бледнеет и даже тянется, чтобы поправить воротник на свитере.

– Значит, знаешь, – вздыхаю я тяжело.

– А почему вы вспомнили о Снегирёве, шеф? – нервно спрашивает Серый.

– А он, оказывается, отец Любы Астафьевой, – отвечаю я и снова ударяюсь головой о подголовник. – Это же полный пиздец, Серый.

Серый снова поправляет воротник на свитере и больше не произносит ни слова. А я, будто пришибленный, смотрю в окно и пытаюсь осознать, что со мной сегодня произошло.

Ох, Люба, Люба. Как же так-то? Это какой-то злой рок? Или судьба меня решила мокнуть в прошлое носом. Вот, Ветров, смотри. Смотри и думай теперь. Нужна она тебе теперь или нет.

Сука!

Снегирёв Мирон Борисович.

Это явно чья-то злая шутка.

Мирон в своё время был вхож в круг людей, которые держали наш округ в ежовых рукавицах. Я был пацаном, когда они здесь всем заправляли. И правила у них были достаточно жёсткие. Если происходил беспредел, то его разруливали в течение суток, и не всегда это заканчивалось хорошо.