Уже понятно, что входить в этот дом для меня небезопасно. Напрасно я вообще сюда приехал.

За воротами виднелся опущенный шлагбаум, около которого стоял мордоворот в черной куртке. Он вальяжно расхаживал вдоль ограды, иногда постукивая по железным прутьям своей дубинкой. Внезапно лицо его совершенно изменилось и приобрело какое-то влюбленно-раболепное выражение. Он подобрал пузо, вытянулся и козырнул подъехавшей к воротам большой черной машине.

Я узнал ее! Это была моя машина! «Руссо-Балт-Палладин-турбо»! Она была одна такая на весь Питер. Сделана по особому заказу, работала на манотяге. Пусть простые смертные катаются на бензине, а бояре должны демонстрировать роскошь. Потому у нас даже для авто используется топливо, в состав которого входит мана.

Я не пытался рассмотреть, кто сидит в машине, да и бесполезно – стекла в окнах зеркальные.

Но вместо моего герба на дверце красовалась черная бабочка. Так что всё тут уже понятно…

Я развернулся и пошел вдоль ограды. Куда? Зачем? Я не знал. Просто в сторону Невского. Надо собраться с мыслями. И подумать, как быть дальше.

Я брёл, уже почти не разбирая дороги. Чувствовал, как холодный питерский ветер забирается мне под шелковую рубаху, не сохранявшую тепло.

Из ступора меня вывел чей-то окрик, рев мотора и нестерпимая вонь.

– Куда прёшь, урод?! Жить надоело? Я ж тебя чуть не задавил!

Я поднял голову. В паре шагов от меня пердел дизелем ржавый оранжевый мусоровоз. Водитель – конопатый детина – открыл дверь грузовика и поносил меня матюгами. И еще раз обозвал уродом.

Реагировать не хотелось. В предыдущей жизни князь Чаровский вряд ли бы спустил подобное. Мусорщик за подобные слова мог бы получить несколько лет каторги. А сейчас меня не трогали подобные мелочи. По сравнению с реальными проблемами это просто белый шум.

Водила сплюнул, уселся за руль. Мусоровоз рыкнул движком, обдал меня облачком дизельного дыма. Через задние ворота въехал на территорию моей бывшей собственности.

Там, с обратной стороны дворовой территории, находились хозяйственные постройки. Я оглядел территорию, стоя у открытых настежь ворот. Мой птичий двор! Что они сделали с ним? Лучший птичий двор в империи! Даже у Его Величества на Крымской даче не было такого подбора диковинных птиц. Сейчас вольеры были совершенно пусты и заброшены. Ветер хлопал забранными решеткой окнами, рамами и фрамугами, катал по полусгнившим полам газетные клубки. Раньше здесь содержались цесарки, фазаны и глухари. А вон там – куры самых разных мастей, от огромных брам, до крохотных китайских хохлаток. Страусы у меня содержались в загонах с дорожками для бегов. Для павлинов я и вовсе приказ построить настоящий дворец. Неужели они и его превратили в помойку?

Не отдавая себя отчета, что делаю, я пошел по двору вслед за мусоровозом. К счастью, поблизости не оказалось никакой охраны. Впрочем, они бы и не узнали во мне аристократа. Обозвали бы уродом, как тот мусорщик, и выгнали бы прочь.

Как я и думал, в павлиньем дворце тоже не было птиц. Его превратили в склад. Под драгоценной хрустальной крышей были свалены в беспорядке какие-то мешки с собачьим кормом, потертые резиновые шланги, рубероид.

Я сел на огромный мешок с грустной собачьей мордой и задумался. Нужно найти выход из сложившейся ситуации. Я умею держать удар! Чемпион Тверской губернии мне это много раз говорил: «Вы, Максим Леонидович, особой силы человек! Удар держать умеете. А это порой важнее, чем бить самому».

Выхода не находилось, зато нахлынули воспоминания. Первого мая я принимал этот птичий дворец. Пообещал строителям хорошенько отблагодарить, если успеют к первому, и они успели. К обеду привезли павлинов из сочинского дендрария. Красавца Георга Третьего и трех серых самочек. А Светлана, Великая княжна Броневская и наследница престола, подвела меня к зеркалу и сказала, напрашиваясь на комплимент: «Посмотри, мы совсем как они. Шикарный самец и серая, невзрачная курочка». А я взял ее нежную ладонь в свою и сказал… Что же я ей сказал?