Губернатор одарил Меркулова многозначительным взглядом, покачал головой, то ли осуждая, то ли просто в чем-то молчаливо сомневаясь, и зашагал к оставленному позади толпы экипажу. А господин Меркулов-старший не торопясь направился к сыну.

- Д… доброе утро. – поздоровался Ингвар, нервно переступая с ноги на ногу.

- Доброе, юноши, доброе. Видеть вас нынче по утру целыми и невредимыми – уже изрядное добро. – откликнулся Аркадий Валерьянович, постукивая кончиком трости по сапогу.

- Э-э… - Митя открыл рот, закрыл, мысли его лихорадочно метались. Вести с отцом как с чужим или заговорить как всегда… нет, как раньше… до того, как усилиями губернских дам появились сомнения, что они и правда – отец и сын. Как настоящий светский человек должен вести себя в эдакой ситуации? Подсказка не находилось – ничего, кроме подозрения, что совсем-совсем настоящий светский человек, вроде почти позабытого им за это время младшего князя Волконского, просто не позволил бы себе так неприлично запутаться в собственных родственных связях. Единственная подсказка, на которую расщедрился обычно всесильный светский этикет: не знаешь, что говорить – смени предмет разговора.

- Не опасно полицмейстера отпускать? Вдруг он что-нибудь… предпримет? – он уставился на пластрон отцовской сорочки, не находя силы поднять глаза выше, к лицу.

- Конечно же, предпримет. – согласился отец. – Меня весьма интересует – что именно.

- У него среди городовых и тюремных надзирателей могут быть… доброжелатели. Все же он долго в полицмейстерах… Может их против тебя настроить.

- Обязательно попытается. – покивал отец. – Погляжу, с кого начнет. Все же весьма неудобно подозревать всех.

- Или все же в Петербург поедет… к тем своим покровителям, что еще в силе…

- Тогда это будет интересно не только мне, но и твоему дядюшке. – в очередной раз покивал отец. – Подозреваемого иногда полезно отпустить побегать на свободе – узнаешь больше, чем на допросе. Риск, правда, порой сложно рассчитать. И уж вовсе не следует рисковать, когда речь идет о собственном сыне. – мягкое прикосновением к щеке заставило Митю поднять голову. – Поэтому я просто спрошу и рассчитываю на правдивый ответ. Почему вас ночью не было в доме и где вы были?

«О сыне… Речь идет о собственном сыне…» - слова отца гулом отдавались в ушах Мити. Отец… не поверил тетушке и по-прежнему не сомневается, что Митя – его сын. Или он… Что – или?»

- Мне… нам не понравилось вчерашнее поведение Людмилы Валерьяновны. – Ингвар, как всегда, прямолинеен, но сейчас обычно раздражающая бестактность германца показалась Мите спасением.

- Обоим не понравилось? – невозмутимо поинтересовался отец.

Ингвар гордо и непреклонно задрал голову, став похожим на идущего в бой гусака. Очень тощего гусака.

- И вы от всей широты и глубины своих оскорбленных юных душ сперва разнесли комнату Мити…

- Почему… разнесли?

- Ну право же, сын, как еще можно назвать ободранные обои… под неумело перевешанным зеркалом…

«Мара, нежить когтистая… - подумал Митя. – Да и Ингвар тоже… тот еще мастер…»

Ингвар ответил ему растерянным и одновременно возмущенным взглядом.

- А потом с утра пораньше удрали из дома и отправились… куда? – продолжил отец.

- Всего лишь опробовать автоматоны - мой и Зиночкин! Ингвар их оба починил – в подарок мне на именины! Ты знал? – с энтузиазмом откликнулся Митя. Губы его растягивала дурацкая счастливая улыбка. Значит, отец не сидел у себя, раздумывая, есть ли правда в словах тетушки, а пошел к нему… и не обнаружил ни его, ни Ингвара. Это было очень плохо. Но почему-то огорчиться не получалось.