– Мы не хотим раздувать скандал, – продолжал он, опуская глаза в блокнот, в котором, судя по всему, записал слова на случай ядерного конфуза. – Но, возможно, вам стоит взять… отпуск. Небольшой. Или… – и тут он собрал всё мужество мира, – рассмотреть удалёнку. В лесу. Без интернета. И желательно с берушами.

Он усмехнулся. Точнее, попытался. Уголки рта дрогнули, но остановились в полпути, будто поняли, что смеяться – опасно. Валентина снова кивнула. На этот раз чуть быстрее, потому что ощущение постороннего присутствия в голове начинало нарастать, как давление в чайнике.

– Мы все… люди, – добавил он вдруг, с неожиданной искренностью. – И работа – это, конечно, важно. Но… не настолько.

Пауза.

– Мы же не в эротическом стартапе.

Пауза.

– Хотя, возможно, скоро будем.

Валентина почувствовала, как тёплый стыд поднимается от живота к шее, как волна, не вымывающая, а наоборот – прибивающая всё к берегу. Она не знала, как реагировать. С одной стороны, хотелось провалиться сквозь пол и оказаться на складе канцелярии. С другой – ржать. Громко. Гадко. До слёз. До икоты.

Но рот по—прежнему молчал. И это было лучшее, на что она могла надеяться.

– Может, чашку чая? – предложил шеф, явно пытаясь показать человечность. – Или настойку… если осталась. После собрания.

– Воды, – выдохнула Валентина. Голос вышел таким спокойным, что сама удивилась. – Просто воды.

Он кивнул и налил из кулера. Стакан слегка дрожал в руке – возможно, от воспоминаний о предыдущем кулере и стуле, который под Валентиной ходил волнами.

– И… Валентина. Я, правда, не хочу, чтобы вы думали, что мы вас не уважаем. Вы – ценный сотрудник. Просто… непредсказуемый.

На этой фразе она впервые за утро улыбнулась. Почти искренне. Даже уголки глаз чуть подвинулись.

– Спасибо, – сказала она. – Это звучит почти как характеристика с прежнего места. Там я тоже «ценно, но странно» числилась.

– Ну, – подвёл итог Сергей Валентинович, – тогда давайте на время… дистанцируемся. Немного. Пространственно. И, желательно, эмоционально.

Валентина кивнула в третий раз. И встала. Медленно. Почти торжественно. Как будто принимала на себя ответственность за природное явление.

Когда она вышла из кабинета, дверь закрылась особенно мягко. Как будто тоже хотела забыть, что всё это было. И в воздухе остался тонкий след кондиционера, кофе… и стыда, выветрить который мог только отпуск. Или обряд.

Вечер наступил незаметно, как последствия несвоевременного тоста на корпорате. Валентина лежала на кровати в позе эмоционального блинчика – плоская, слабо теплая, без единой инициативы. Глаза уставились в потолок, который, казалось, впервые в жизни проявил характер: пятно от старого потопа приобрело очертания лица. Или черепа. Или рожицы, которая, похоже, насмехалась. Возможно, это была Кляпа. Возможно – её отражение в бытовом бессилии.

Внутри всё горело. Не болью, не страстью, а нервной смолой, которой залили попытку сопротивления. После разговора с шефом, после взглядов коллег, после общекорпоративного оргазмического театра у неё не осталось ни сил, ни отмазок. Даже слова «это не я» звучали уже как ложь. Как будто кто—то сказал: «Ну конечно. И ковёр сам нагрелся».

Кляпа вошла в диалог без стука. Без фанфар. Просто появилась. С голосом, похожим на голос ведущей радиостанции «ГладьFM» – нежно, тихо, но с той тягучестью, которую чувствуешь только на грани нервного срыва.

– Ну что, моя внутренняя начальница морального кодекса. Повоюем ещё или признаешь, что тебе не хватает хоть капли… живости?

Валентина закрыла глаза, но образ остался. Голос звучал прямо в темечко. Там, где обычно у нормальных людей располагается самоуважение. Она хотела ответить, объяснить, возмутиться. Хотела сравнить происходящее с насилием, вмешательством, международным скандалом. Но язык, как и репутация, ушёл в отпуск без даты возвращения.