Кто—то на другом конце стола потянулся к аптечке.

– У неё, кажется, приступ, – прошептал мужчина в свитере с оленями. – Надо валидол под язык.

– А может внутрь? – прошептала Валентина в ответ, и сама не поняла, сказала ли это вслух.

Чей—то голос произнёс: «Честно, у нас в бухгалтерии такого не было».

Кто—то уже достал телефон и тихо начал снимать. Без вспышки. Но с максимальной сосредоточенностью. Картинка, конечно, получалась неоднозначная: женщина в офисной блузке, глаза прикрыты, грудь поднимается, дыхание тяжёлое, рука слегка дрожит, губы приоткрыты, стон в горле. Но лицо… Лицо было не похотливым, не даже страдающим – оно было разгромленным.

Валентина почувствовала, как последняя волна прошла сквозь неё, как поезд без тормозов. Спина изогнулась, ступни впились в ковролин, кисти разжались, и она опустилась на спинку стула, как человек, который только что пережил землетрясение в одиночку.

– Вот это я понимаю, вовлечённость, – мурлыкнула Кляпа, – настоящая командная синергия. Ты – визуал. Я – сценарист.

Один из сотрудников попытался приложить руку к её запястью. Секундная борьба взглядов. Валентина резко отдёрнула руку и зарылась в блокнот.

– Это было… сильно, – шепнул младший аналитик Егор, тот самый, что обычно говорил только с экселем и кофемашиной, и даже сейчас выглядел так, будто слова вырвались без его участия.

– KPI достигнут, – ответила она механически. Всё внутри дрожало. Ни от страха. Ни от наслаждения. От того, что она больше не была сотрудником. Она стала легендой. Живой метафорой. Байкой для новичков. Ходячим слайдом без пояснений.

По коридору к кабинету руководителя Валентина шла как по ковру, вытканному из унижения и повторных воспоминаний. Каждый взгляд – липкий, каждый поворот головы – слишком резкий, каждый шёпот – про неё. Она чувствовала, как за её спиной воздух становится гуще, как офис медленно слипается в единый сгусток коллективного смущения, пряча его под видом обеспокоенности. Даже кулер сегодня не булькал – скорее осуждающе икал.

Кабинет Сергея Валентиновича всегда казался ей слегка ненастоящим – слишком гладкий стол, слишком ровные жалюзи, слишком свежий запах кофе, будто это была инсталляция «начальник», а не живой человек. Но сегодня всё изменилось. Дверь казалась массивнее, тишина за ней – зловещей, как перед голосованием по бюджетной резолюции, в которой фигурируют её телодвижения.

Она постучала. Неуверенно. Как человек, которому при входе могут выдать повестку, а могут – рекомендацию к психотерапевту. Ответа не последовало, только глухое «да» с той стороны, звучавшее так, будто даже дверь пыталась воздержаться от участия.

Сергей Валентинович сидел за столом, сложив руки перед собой, как будто играл в чиновника в фильме про сталинские чистки. На лице застыло выражение «я не осуждаю, но мне нужно что—то с этим делать». Он смотрел на Валентину с лёгкой долей страха – не за неё, за себя. Вдруг она сейчас опять начнёт?

– Присядьте, – сказал он, как хирург, приглашающий пациента в кресло для ампутации.

Стул был неожиданно жёстким. Спинка тут же впилась между лопаток, как будто специально, чтобы оставить гравировку: «заседала».

– Мы… э-э-э… ценим вашу… – он замялся, – активность.

Пауза повисла в воздухе, и Валентина почти почувствовала, как слова «работу» и «выходку» дерутся в голове шефа за право быть произнесёнными. Оба проиграли.

– Но, вы понимаете, в коллективе это вызвало… скажем, разнонаправленные чувства.

Она кивнула. Медленно. Ровно с той скоростью, с какой человек соглашается на укол в неожиданное место. Говорить не хотелось. Точнее, страшно было не то чтобы сказать, а что скажет рот в ответ.