Олег дал шпоры коню и галопом поскакал по дороге.

На спешно собранном военном совете Олег обязал владимирских бояр и старейшин от ремесленных братчин[62] выставить девять сотен пеших воинов при полном вооружении и двести конников. Регнвальду было велено вооружить всю княжескую челядь, и даже банщика Пахома, у которого не хватало четырёх пальцев на левой руке.

Делая смотр своей дружине, Олег твёрдым голосом говорил воинам, что нужно продержаться до прихода киевской рати. Мол, гонцы ко Всеволоду Ярославичу уже посланы и скоро они будут в Киеве.

Затем Олег и Регнвальд совершили обход городских стен и башен.

За городские укрепления можно было не опасаться. Валы возвышались на пять сажен[63], рвы перед валами достигали глубины четырёх сажен. С юга и запада городской ров был заполнен водой из реки Луг, а с северо-запада непролазная топь подступала почти к самому валу, так что было не подойти ни пешему, ни конному. Стены Владимира, сложенные из дубовых брёвен, являли собой мощь и неприступность, достигая семисаженной высоты. Башни возвышались над валами на десять сажен.

Все князья, правившие во Владимире до Олега, приложили руку к тому, чтобы этот приграничный город Руси всегда был готов к встрече непрошеных гостей.

К полудню был собран пеший полк, привели своих конных гридней владимирские бояре.

Олег остался доволен расторопностью местных бояр и ремесленных братчин. С девятью сотнями пеших ратников можно было с успехом держать оборону на стенах против любого вражеского войска, а наличие четырёх сотен конников даст возможность Олегу совершать стремительные вылазки за городские стены.

Войско Болеслава разбило шатры в двух верстах от Владимира, перекрыв дорогу на Киев. Бросать своих воинов на штурм Болеслав не торопился.

Польские глашатаи изо дня в день приближались к городским воротам, вызывая Олега на переговоры с польским князем. Одновременно Болеслав, желая произвести впечатление на владимирцев, взирающих со стен и башен, постоянно выводил на равнину свои конные и пешие отряды, совершавшие различные манёвры. То польская и немецкая конница мчались стремительной атакой на воображаемого врага, то польская и немецкая пехота производили различные перестроения, повинуясь сигналам труб. Наконец поляки выкатили в поле осадные машины, метавшие большие камни и стрелы на огромное расстояние.

Так продолжалось девять дней.

На десятый день случилось непредвиденное. Поляки, воспользовавшись беспечностью владимирцев, установили катапульты в опасной близости от угловой северо-восточной башни, столь высокой, что с неё просматривалась вся ближняя округа, а также равнина за рекой.

Стража на башне подняла тревогу в тот момент, когда первые горящие стрелы упали на тесовую кровлю башни. Поляки выпустили более тридцати больших стрел, обмотанных просмолённой паклей и подожжённых. Владимирцы опомнились слишком поздно. Башня вскоре заполыхала, превратившись в огромный костёр. Сильный ветер быстро раздул пламя.

Лучники, отправленные на стену Регнвальдом, вынудили поляков откатить свои катапульты подальше от городского вала.

Олег хотел было вывести за ворота конную дружину, чтобы уничтожить польский отряд и захватить вражеские катапульты, но Регнвальд удержал его, указав на затаившуюся в дубраве польскую конницу.

– Болеслав токмо и ждёт этого, – сказал воевода. – Наверняка и немецкие рыцари тоже притаились где-нибудь поблизости. Хитёр Болеслав, ничего не скажешь.

Догоревшая башня обрушилась с оглушительным треском. В городской стене образовалась большая брешь, заваленная обугленными брёвнами, источавшими горьковатый смрад недавнего пожара.