– Не наглей, пацан, – сказал я. – Мне из-за твоего папы отчеты писать и перед комиссией оправдываться, если что. Поехали в больничку к старушке, пообщаемся. Чертовщина какая-то.

Последнее было обращено к Шкловскому. Пацан меня раздражал, и я больше не хотел тратить на него время. Ох уж это новое поколение. Наглые безобразно.

Вадик посторонился, когда мы выходили из комнаты, и закрыл дверь, оставшись внутри. По тени внизу было видно, что он стоит, не уходит. Возможно, прислушивается.

Женщина, развешивающая белье, смотрела на нас с плохо скрываемым подозрением.

– Сейчас сюда приедет бригада и все зачистит, – сказал я мрачно, проходя мимо нее. – Рекомендую закрыться в комнате и не высовываться до утра, иначе рискуете лишиться памяти или еще чего похуже.

– Это вы мальчику скажите, – отмахнулась женщина. – Пусть в свой подвал спустится и там пережидает. С этой странной семейкой.

Уже выйдя на узкий лестничный пролет, я понял, что коммунальная квартира действительно была густо пропитана запахом цитрусовых.

– Что мы имеем? – спросил я на ходу, перепрыгивая через узкие ступеньки. – Разрыв в коммуналке понятен. В ней много лет обитают люди, которые ничего другого и не видели. Они в этих комнатках рождались, росли, взрослели и умирали. Стены пропитаны ностальгией по прошлому, по ламповым телевизорам, радиоточкам в кухне, по сигаретам, выкуренным в туалете. Двадцать первый век, а дети растут в подобной среде и думают, что так и должно быть. Вот швы и прохудились. Но откуда запах цитрусовых, «Голубой огонек» и Новый год взялись? Два разрыва в одном месте маловероятны. Я бы даже сказал, статистически невозможны. Значит, семья Кузовых действительно готовилась к празднику, как думаешь? Не заметил мандаринов или елки где-нибудь в коридоре?

Шкловский пожал плечами.

– Вот и я о том же. Непонятно. Со старушкой поговорим, узнаем про пропавшего отца семейства. Может, номерок телефона разыщем, тогда легче будет.

– А он и правда мог провалиться в разрыв? Чисто гипотетически. Сидел себе человек на табуретке, потом бац – и свалился в Изнанку.

– Если бы я был слепой и не заметил его в упор, то мог. – Мы вышли на улицу. Я остановился, выбивая в телефоне маршрут до больницы. Где-то на Светлановском проспекте, далековато пешком. Вызвал такси.

Через дорогу от нас шумная компания бренчала на акустике и видела ночь. В ноты никто не попадал, но задор веселящихся перекинулся на меня тоже, я даже принялся подпевать: «Зайди в телефонную будку…», потом спохватился и продолжил говорить.

– Понимаешь, Шкловский, разрыв потому так и называется, что это распустившийся шов между реальностями. Туда запросто можно провалиться, если окажешься в неправильном месте в неправильное время. Никому не пожелаю, если честно. Отец рассказывал, как их бригаду несколько раз отправляли выуживать провалившихся людей из Изнанки. Профессия удильщика опасная, но оказаться неподготовленным на той стороне реальности – еще опаснее.

– То есть пацан может быть прав.

– Мы не видели никого в комнате, – повторил я, хотя, признаться, начал уже немного сомневаться. Гитарный бой стал ближе, громче, а пьяные голоса словно окутали со всех сторон. – Каждый человек оставляет следы. Пепельницу с сигаретными окурками. Тапочки. Разбросанные носки. Недочитанную книгу. А в комнате – как в вакууме. Это музей Нового года. Там будто никто никогда не жил. И Кузового там тоже не было. Если только…

Вокруг нас закружились ряженые. Оказались очень близко. Оглушили запахами улицы – мокрым снегом, влагой.