Брови Вадика дрогнули. Он подумал, что я не заметил, и постарался говорить спокойным голосом.

– Она вам звонила? Наверное, с работы. Очень занятая, а еще старенькая. Несет всякую чушь. Она не видела ничего, а я видел. Папы точно здесь не было.

– Ага… А где она работает?

Пацан мотнул головой, посмотрел мне за спину. Я обернулся, но комната была пуста.

– Врач, – сказал Вадик. – В тридцать девятой больнице. Хирург, между прочим.

– Инженер, хирург, да вы интеллигенты. А ты, наверное, на пианине играешь?

Я подмигнул, пытаясь вызвать у пацана улыбку. Тот мрачно заметил:

– Я играю в «Доту», когда не учу английский и проклятую математику. А вы мне Новый год испортили, вообще-то.

Что с ним не так?

Про отца и бабушку я ничего не знал, но с такими профессиями вряд ли бы вся семья ютилась в коммуналке, пусть даже в центре. И почему пацан ведет себя так, будто его вообще ничего не удивляет?

– Послушай, Вадик, – сказал я. – Давай серьезно. На дворе ночь, по-хорошему уже всем пора бы разойтись по домам, в игрушки поиграть, поужинать, а не вот это вот все. Мы тратим твое время, ты – наше. Может, сойдемся на чем-то, а? Давай ты мне дашь телефон папы или бабушки, а я уже как-нибудь сам с ними пообщаюсь. Мне нужно, чтобы они были живы и здоровы, сечешь? Они же живые и здоровые?

– А как же. Папа по ночам работает или уходить гулять. А я у бабушки сижу, у нее вай-фай лучше ловит. Новый год жду.

– Новый год?

– Ага. Мандаринки. Шоколадки. Люблю «Сникерсы» и еще «Мишки на Севере», это из детства. И еще, если хватит денег, мама приезжает на одну ночь к нам, и мы встречаем Новый год всей семьей. Это же круто.

– Круто, – согласился я, слегка ошарашенный монологом пацана. Он говорил как по инструкции. – А номера телефонов-то дашь?

– У меня их нет. Я не запоминаю, а сотовый мне нельзя. От него рак ушей развивается.

Разговор замкнулся. Я зашел в комнату, задумчиво осмотрелся, пытаясь зацепиться взглядом за детали. Шкловский шумно принюхался.

– Чуете что-нибудь?

– Я же вам не пес, – обиделся Шкловский. – Просто пахнет цитрусовыми.

– А должно корюшкой, пивом и «Беломорканалом». Запахи Изнанки выветриваются медленно. Вот и я о том же. Не удивлюсь, если…

Я подошел к старому ламповому телевизору, вдавил кнопку включения. Экран засветился голубоватым светом, потом появилась мелкая противная рябь. Тумблер переключения каналов провернулся тяжело, с глухим треском, но вдруг рябь сменилась картинкой: в черно-белом изображении какой-то мужчина в костюме и галстуке беззвучно открывал рот крупным планом. Видимо, пел, но звука не было. Регулировка громкости не работала.

– «Голубой огонек», – сказал Шкловский. – Это молодой Кобзон, а за ним вон Майя Кристалинская. Ах, какая у нее замечательная «Нежность».

Я обошел телевизор по кругу, пощупал заднюю стенку, проверил кабели. Никаких флешек или подключений к интернету. Только шнур в розетку и воткнутая сбоку аналоговая антенна.

– Мы в этой комнате как будто в прошлое окунулись, – сказал я. – Предновогодняя ночь. Оливье не хватает.

– «Голубой огонек» каждый год идет, – сказал Вадик. Он все еще стоял на пороге комнаты, засунув руки в карманы шорт. – Смотрим всей семьей. Бабушка готовит салаты, папа разливает шампанское, а мама нарезает селедку кусочками, и еще редис в масле. Знаете, что такое редис?

– Меня больше интересует, откуда ты все это знаешь?

– Говорю же, традиция. – Вадик неопределенно хмыкнул. – Может, угомонитесь? Приходите завтра утром, папа будет на месте и все вам расскажет. Бабушка тоже со смены вернется как раз.