А что это за девочка и где она живет? А вдруг она не курит, а вдруг она не пьет?

Я повернул голову налево и увидел Шкловского. Тот боролся с ряженым. Расписная тварь в колпаке сидела у Шкловского на груди и вцепилась зубами в бинт на руке. Полы плаща трепетали на ветру.

Итак.

Первым делом я вытащил кожаный чехол с набором игл и катушку ниток. Действовал быстро, на рефлексах. Игла номер двенадцать, в простонародье цыганская. Ни разу ею не пользовался.

Два ряженых отделились от хоровода и направились ко мне.

Вставил нить в ушко, завязал узелок.

Ряженый прыгнул, но я успел откатиться в сторону. Второго оттолкнул ногой. Ряженый распахнул пасть и клацнул зубами. В руках у второго появился длинный изогнутый серп. Песенки кончились.

Я встал на колено, резко задрал рукав и воткнул иглу в вену. Под веками вспыхнула короткая боль, будто ударили током. Выдернул иглу, налившуюся кровью, и раскрутил ее над головой, как какой-нибудь ковбой из вестерна.

Шок-уколы давались мне легко. Это от отца.

Капли крови разлетелись в стороны, с шипением разрывая туман, снежную морось. Попадая на одежду ряженых, кровь вспыхивала огоньками. В ноздри ударил едкий запах паленой плоти.

– Ну-ка подходим по одному, не задерживаемся! – закричал я, по-хорошему разозлившись. – Кто последний на тот свет? По электронной очереди или только спросить?

Мгновение – и хоровод рассыпался на множество разбегающихся фигур. Они падали, поднимались, катились кувырком, но в целом просто бежали прочь, что не могло не радовать. Мостовая быстро пустела.

Я перестал раскручивать цыганскую иглу, и она тяжело звякнула о булыжники. Боль под веками утихомирилась. Через пару минут на мостовой никого, кроме нас, не осталось. Хотя, нет… в полумраке овальной арки дома через дорогу стоял невысокий силуэт. Я узнал, кто это, помахал рукой. Силуэт двинулся в нашу сторону, издавая позвякивающий звук. Я повернулся к Шкловскому, который, поднявшись, торопливо наматывал останки бинта на руку.

– У меня дамские пальчики, ты видел? – спросил он, выпучив глаза.

– В этом нет ничего плохого. – К нам подошла женщина, одежда которой состояла из множества монеток, закрепленных на крохотных крючках.

Вместо глаз у нее тоже были старые потертые монетки. На левой можно было разглядеть профиль какого-то императора, на правой – профиль какой-то императрицы. При каждом шаге монетки на одежде тряслись с мелодичным звоном.

– Дана, – кивнул я, убирая цыганскую иглу и катушку нитей обратно в кожаный чехол.

– Почти рада видеть, – ответила Дана. Голос у нее тоже позвякивал, будто где-то в горле стучали друг о дружку мелкие монетки. – Прибавили мне работы с этими голубями. Придется теперь отлавливать.

– Поможешь выбраться?

– Куда я денусь.

Она ухмыльнулась тонкими губами. Посмотрела на Шкловского, склонив голову набок.

– Тебя тоже почти рада видеть, дорогой. Смотрю, все у тебя хорошо.

– Откуда вы меня знаете? – спросил Шкловский, прижимая руку с женскими пальчиками к тощей груди.

– О, это длинная история. Лет на сорок. – Она ухмыльнулась снова, потом повернулась ко мне, протягивая старый и ржавый крючок удильщика. – Выбирайтесь, пока мои люди не начали штопать разрыв изнутри. Не нужно, чтобы к вам выбрался кто-нибудь еще.

– Логично.

Я взял крючок, прицелился и запустил его в разрыв над головой. Пространство здесь было искажено, и то, что казалось далеким, на самом деле было очень близко, едва протяни руку.

Крючок исчез в разрыве. Нить, привязанная к его ушку, натянулась, и катушка в руках Даны задрожала. Я взял Шкловского за руку, потом взял катушку из рук Даны. Вокруг разнесся мелодичный монетный звон.