- Выясняйте друг у друга, - она выплёвывает каждое слово, не смотря на меня, разворачивается и уходит, гордо держа прямо спину и стараясь не бежать.

    Я ещё минуту прихожу в себя, ликуя от победы и возможности избавиться от братца. Сомнений нет, что этот ребёнок мой. Аккуратист Дан не выгуливает член без двойного пиджака.

- Возвращайся в Москву, - довольно заявляю, пряча сувенир в карман. – Я позабочусь о своей женщине и своём ребёнке.

- С чего ты взял, что ребёнок твой, - он обходит стол и встаёт напротив меня. – Он может быть и моим.

- Не пизди. Ты всегда надеваешь по два гандона в целях предохранения. – Я подаюсь вперёд и сжимаю кулаки, сдерживая желание придушить.

- Осечка, братец, - скалится, срывая с меня последние капли выдержки. – С Машей я ими не пользовался, и кончал несколько раз в неё. Так что она моя, и…

    Не даю ему договорить, затыкая кулаком грязный рот. Всё перемешалось. Бар здесь и сейчас, лестница девять лет назад, похороны родителей, побег этого ублюдка. Я вхожу в состояние берсерка, не видя ничего вокруг, кроме его оскала и черноты в глазах. Не слышу звона битой посуды, треска сломанной мебели, оглушающего воя сирены. В себя прихожу в камере, сидя напротив него.

- Я не отступлю! - рычу ему, вытирая рукавом с губы кровь. – Она моя! И ребёнок мой, даже если в его зачатии виноват твой член!

    Он рычит в ответ, прожигая меня чумным взглядом, и я читаю в нём те же слова, что произнёс только что. Интересно, смогу ли я убить своего брата?

- Вороновы! На выход! – голос дежурного смешивается со скрипом открываемой решётки, и из-за стены появляется медвежья фигура Бориса.

- Ну вы и поразвлеклись, - недовольно бурчит Борис. – Пришлось хозяину бара возмещать убытки, чтобы он не писал заявление. В больницу надо, или в бар, заливать ушибы?

- В бар, - соглашаюсь на его предложение.

- В бар, так в бар, - слегка пошамканный от подбитой челюсти голос Дана подтверждает моё решение.

10. Глава 10

Мария

    С принятым выбором становиться легче дышать. Может я ненормальная, испорченная, извращённая, но разодрать своё сердце и отдать половину одному из близнецов, а вторую похоронить заживо, я не могу. Эгоистично? Необдуманно? Возможно. И если в моей душе настал слабый, но покой, то в голове вертится одно событие за другим. Как донести до них моё желание, такое сложное, неправильное, тянущее осуждение общества? Как не довести их до окончательного, неисправимого разрыва отношений? Как не потерять родителей, столкнувшихся с непотребным восприятием семейных ценностей со стороны всегда правильной дочери?

    Такого погрома в хранилище серого вещества я не испытывала никогда. Калейдоскоп лиц с разнообразными эмоциями мечутся в глубине сознания, осуждая, крича, плюя ненавистью. Кажется, проще отказаться от обоих, признаться родителям о залёте и растить малыша самой. Беременность – не конец света. Всегда можно перевестись на заочку, устроиться на работу, пока живот не полез на нос, ужаться в расходах и откладывать на памперсы и коляску. В конце концов, от отсутствия колбасы, шоколада и мяса ещё никто не умирал.

    С этими мыслями провожу ночь, так и не определившись с планом действий. Утром, как по звонку, кишки просятся наружу, и я, зажимаясь, затыкая громкие звуки, обнимаю белого друга, включив посильнее напор воды. Долго скрываться от родителей не получится. Это отец не видит дальше своего носа, а мама очень проницательна, умеет считывать эмоции по запаху страха. А уж мой страх прёт из всех щелей.

    Приведя себя в порядок, зацепив на кухне апельсин, выбегаю из квартиры от греха подальше с маминых глаз. Пересчитываю оставшиеся деньги и, с сожалением, оплакиваю пятнадцать тысяч, оставленных в клинике. Они могли бы понадобиться на ребёнка, если бы меня не подвела моя импульсивность. Теперь нет смысла трясти белыми тряпками, утирая между махами слёзы. Нужно собраться и начинать копить, перейдя на более дешёвые перекусы в институте.