Еще этот пидорас в синем.

«Не положено».

Охранник задумчиво грызет ручку и, не обращая внимания на мой валяющийся рядом паспорт, разглядывает помятый со всех сторон сканворд. Старое поколение, великое и могучее, которому планшетом только гвозди забивать.

— Какой вопрос? — обреченно опираюсь на серую будку.

— «Художник». Тут портрет Васнецова.

— То есть Васнецова мы знаем, а что Римский-Корсаков — композитор, нет, — бубню под нос.

Перегибаюсь через маленькое окошко.

Дебилизм. Постов охраны больше, чем у президента. Даже на парковку не пустил, козел.

Охранник торопливо разглаживает замусоленный лист и поворачивает ко мне. С трудом фокусируюсь в тусклом свете на темном пятне, где с трудом узнаю картину.

— Тысяча восемьсот девяносто первый год, художник Кузнецов Николай Дмитриевич. В Третьяковской галерее ни разу не были?

— Да как-то…

— Лазарев! — ушей касается знакомое чириканье.

В нос бьет вишневый аромат, а правое полушарие, пострадавшее раннее от сковородки, ощущает болезненный шлепок.

Она меня ударила?!

— Какая прелесть. Не торопись, так и виси. У тебя вид сзади приятнее, чем спереди.

Дергаюсь и изо всей силы прикладываюсь головой о слишком узкий проем. Из глаз летят искры. За спиной раздается злорадное хихиканье.

— Если решил самоубиться, выбери другое место. Здесь приличные люди забирают детей. Раскидаешь кости, а у птенчика моральная травма отрастет.

Охранник с сочувствием кивает и многозначительно вздыхает.

— Что?! — раздраженно вскрикиваю, пытаясь выбраться из плена зацепившейся за раму куртки.

Глупее ситуации не придумать. Вот вам и властный пирожок. Все повидло размазывается, пока воробушек от смеха дохнет.

Еще по заднице дала, коза! Как ребенку!

— Счастье какое, говорю, — шмыгает носом и потирает пышные усы. — Супруга ваша прибыла.

— Да упаси господь, — с силой дергаюсь. — От такого счастья.

— Тамбовский волк ему супруга, — хрюкает заливающийся воробушек, чем бесит пуще прежнего.

С треском оказываюсь на свободе. Растираю зудящую от напряжения шею, поправляю кожанку. Открываю рот, чтобы отчитать Аню. Но по закону подлости глохну, когда взгляд сталкивается с омутами цвета мореного дуба.

Не женщина, а звуковая граната.

Дай бог ее маме здоровья.

13. Глава 13. Аня

Рука до сих пор горит от удара, а внутри растекается повидлом злорадство.

Гневные искорки во взгляде Лазарева приводят меня в дикий восторг. Уж с каким удовольствием я дала ему по заднице…

По совершенной, кстати, заднице. Мужчине запрещено иметь такой прокаченный орех.

Бесстыдство!

Ходят в своих пидотрениках из джинсовой ткани, притягивают взгляд невинных девушек, соблазняют на коварные и совершенно детские поступки. Но я больше жалею, что не оставила на заднице Лазарева отпечаток ботинка, а обошлась ладонью.

Такой бы классный натюрморт вышел.

Персики со следом от каблука. Ух!

— Анна Эдуардовна, молодой человек утверждает, что он отец Кирилла, — вмешивается в мои мысли охранник.

Я с трудом отрываю взгляд от бушующего океана в радужках Лазарева.

Нет, есть в нем что-то от купидончика. Такой же невинный с виду, любит раздеваться и тихонько гадить с неба.

— Ну…

— Аня, — шипит нахохлившийся Лазарев и сужает глаза, — скажи ему! Я с работы специально пораньше приехал ради этой встречи.

— А меня предупредить забыл?

— Ты не брала трубку!

— И? Почта есть. Настучать копытцами письмо вчера или позавчера не позволил новый маникюр или невестушка? Она вообще в курсе, что ты яйца разбрасываешь по всем городам России без ее ведома?

Меня несет. Минуту назад смеялась над Лазаревым, а сейчас неимоверно на него злюсь. Потому что очень красивый гад. А еще душу греет от мысли, что Кирилл ему важен. Сразу хочется все простить и приласкать.