— Мама!

— Шо? Мне надо знать, чем травить дорогого зятя.

— Ты сказала «кормить»?

— Естественно, вишенка, — хихикает мама, и я цокаю языком. — До встречи. Позвоню, как согласую отпуск.

— Отлично.

— Кирюшеньку поцелуй за меня.

— Окей.

— И козленку передай, что скалка сделает из него приличного мужчину. Или коня. Как получится.

— Мам!

— Пока, вишенка.

Цыкаю и недовольно смотрю на погасший экран. Водитель судорожно кашляет, тихонько смеется. Злобно кошусь на него, затем демонстративно опускаю стекло. Пусть дует посильнее и на меня, и на него.

Ибо нечего подслушивать!

12. Глава 12. Женя

— Не положено.

— Вы, блядь, издеваетесь! — рявкаю, приложив телефон к уху.

Короткие гудки и сброс. Восемнадцатый, сука, раз.

С кем можно столько трещать?

— Я отец Кирилла Вишневского, — повторяю заевшую пластинку.

— В паспорте не написано, а в базе ничего нет, — пожимает плечами и трясет красной книжечкой. — Не положено.

— Мужик, ты знаешь, кто я?

— Хоть Папа Римский, хоть Римский-Корсаков. Не…

— Да понял я!

Раздраженно запихиваю телефон в карман кожаной куртки.

Ее высочество, Анна Эдуардовна Вишневская, за ворохом личных вопросов запамятовала, что на отца ребенка нужно не только крыльями махать и графиком посещений тыкать в нос. Но и пропуск в детский сад оформить.

— А Корсаков через «ф» или «в» пишется?

— Через «еб твою мать».

Охранник кидает осуждающий взгляд поверх очков. Закатываю глаза.

— Через «в».

— Все равно не подходит, — напряженно сопит и царапает что-то на помятом листе.

Зря только пыжился. Данные пробивал, столик в детском кафе заказывал. Все мои старания, включая тщательно выбранный подарок Кирюше, бьются о яйца какого-то хмыря, любящего потрепаться.

Бесит, блядь.

Представляю, как Аня смеется над тупорылой шуткой стареющего козла. Его блестящие поросячьи глазки нагло пялятся на роскошную грудь, а жирные пальцы сжимают изящные колени.

От живости картины перед глазами меня корежит. От желания превратить свиное рыло в фарш с кровью шумит в ушах и пульсирует в грудной клетке.

Пинаю болтающуюся мусорку. Железяка, покрутившись солнышком, жалобно скрипит и выкидывает наружу все содержимое.

«Сам виноват, Лазарев», — злорадно пищит проржавевшими петлями.

Пинаю еще раз. Для профилактики, чтобы лишнего не пиздела. Секретарша, Воробьев, охранник. Теперь еще кусок металла диктовать собрался, кто и в чем здесь виноват.

Сами с усами. Резиновыми и светящимися. На любой вкус и цвет.

В отличие от некоторых престарелых любителей птичек.

Свинообразный мудак, пожалуй, кроме трех поз, исполнить ничего не в силах. Суставчики не позволяют.

Распирающий гнев немного спадает.

«Что ты бесишься, Лазарев?»

Старпер, кроме как чесать языком, больше ничего не умеет. Стручок свернулся и отсох в прошлом тысячелетии. А воробушек ему руки любовно вырвет и по одной методично в техническое отверстие утрамбует. Скажет, что так и было. Родная мама подтвердит, что пальцы из жопы при рождении торчали. Еще мастера маникюра позовет.

Аня себя в обиду не даст.

Только вязкая злость на мнимого старпера топленым маслом растекается по венам.

Все Воробьев виноват. Седой гандон. Два часа мозг плавил, пока не свалил довольный и счастливый. К своей Катеньке.

«На свадьбу не приглашаю».

Сука.

Не мог уйти на деловой ноте, как и пришел? Надо ему покрасоваться напоследок. Слишком долго терпел, пока бывшего своей будущей жены прикрывал. Яд носом пошел.

«Боишься?»

«Не хочу с Шершневыми портить отношения из-за твоей разбитой морды».

«За свою переживай».

Все нервы вытрепал, мудила.

«Когда женишься — напиши по старой дружбе. Твоей жене подарю шампуры и набор ножей поострее. Да. И казан. Большой такой, тяжелый. Будет из тебя оставшуюся дурь выбивать, сосунок недоделанный».