— Ты чего? — раздается сверху недоуменный вопрос.

— Да блин, где он? Сюда же положила…

Шарфика нет, а без него Кирилл устроит мне допрос с пристрастиями. И завтра утром опять начнутся капризы.

— Что ты ищешь?

— Шарф, — издаю стон и трясу переполненный рюкзак. Гремит косметика, клюки, фотоаппарат, телефон, планшет, булка. Вот нужной вещи там не видать. — Если я его не надену, завтра Кирилл устроит бунт против теплых вещей. Все должны носить теплое, как и он!

— Хм…

Я оказываюсь в ловушке аромата горького грейпфрута и амбровых нот. Рука Лазарева накрывает мою, затем забирает расстегнутый рюкзак. Сунув его подмышку, вытаскивает паспорт и прижимает меня к себе.

— Какого…

Ладонь закрывает рот, а мягкие губы касаются уха.

— Скажем, что сегодня маму греет папа, — шепчет на ухо и со смешком тянет за собой в здание.

14. Глава 14. Женя

— Папа?

С трудом отлипаю от созерцания аппетитного декольте перед собой. Сознание барахтается на дне Марианской впадины между грудей, по чьей-то глупой ошибке, называемой «ложбинка».

Хуинка.

Кручу трубочку в вишневом молочном коктейле и жадно облизываюсь, когда взгляд вновь утопает в Бермудском треугольнике выше талии и ниже лебединой шеи Ани.

Интересно, у кого-нибудь есть акваланг?

«Говно не тонет», — скажет подруга.

«Что у тебя к Ане?»

Ерзаю на месте, пытаясь успокоить разбушевавшееся «что». Не тут-то было. От болезненного трения вишневый сироп устремляется вниз живота.

Сжимаю противный пластик зубами до хруста.

Просто очень вкусный. Коктейль, естественно. Вишневый. Или ванильный. Какая разница?

— Глаза не потеряй, — злорадно хмыкает воробушек и одергивает кофту.

Нет, как с ней разговаривать?

А хитрющая лиса нарочито медленно снимает невидимые пылинки с натянутого до треска джемпера. И проводит по краю декольте. Ладонью.

Смахивает она. Конечно. Я так и поверил.

Кипящий компот ударяет в мозг. Гортанный стон бьется о плотно сомкнутые губы. Коктейль летит не в то горло.

В целом, все удачно. Заливаюсь кашлем до текущих из глаз слез. Никто ничего не заметил, правда?

Пиздец какой-то.

Едва не валюсь на пол. А вот член стоит четко и уверенно, как солдат на посту. Похоже, если я сдохну, он продолжит функционировать отдельно.

Не парфюм, а биологическое оружие массового поражения.

— Папа! — вскрикивает Кирюша и требовательно дергает за рукав.

— Папа занят, птенчик, — злобно хихикает воробушек и убирает с лица выбившуюся из хвоста прядь.

Кирюша нетерпеливо сопит и смешно морщится, демонстрируя крайнее возмущение отсутствием внимания к своей персоне. Топает ногой и мнет в руках грязную салфетку.

И куда делось очередное пирожное в виде какого-то непонятного существа из жутко модного мультфильма?

— Сем?

«Поиском мозга», — думаю про себя, а вслух говорю: — Отвлекся просто, малыш. Работы много, задумался.

— А-а-а, — понимающе тянет Кирюша и серьезно сводит на переносице брови. — Папа, а у тебя много овец?

Напротив раздается истерический всхлип, а за ним следует судорожный кашель. Аня заливается хохотом, словно слышит самую смешную шутку в мире. Пока я соображаю, о чем спрашивает Кирюша.

Какие, блядь, овцы?

Кидаю недоуменный взор на раскрасневшуюся Аню. Воробушек трет горло и вытирает выступившие от хохота слезы.

Надо мной ржет, сучка.

— Есть одна, — шикаю, глядя ей в глаза.

Недовольно морщится, гневно зыркает. Того гляди, клюв наточит, и пропадай моя печень.

Не нравится?

Внутренне испытываю удовлетворение. Обожаю ее эмоции.

Самый вкусный вишневый сок на свете.

Довольно улыбаюсь во все тридцать два. Наблюдаю, как ярко сияют вспышки разгорающейся ярости в ореховых радужках.