– Ничего, братик…

Хома вдруг подумал, что чего-то по-настоящему важного так и не сказал брату, и больше всего он хотел бы сейчас произнести вслух, – и чтоб Брут это услышал, – как он его любит. Но брат казался совсем безжизненным, и так было всегда, пока перемена не заканчивалась. И Хома обнял его из последних сил и приготовился умирать.

Взгляд князя-призрака отпустил его. И переместился на водную тварь. Та зашипела и дернулась – длинная шея покачивалась над лодкой. Хома обрадовался этим нескольким подаренным мгновениям жизни и даже успел устыдиться своего малодушия – ведь совсем недавно он сам готов был прыгнуть от ужаса за борт.

Он не понял, что произошло. Только увидел прорезанную бороздку в основании шеи чудовища. И еще одну. И фонтанчик брызг где-то за лодкой. Потом, как будто в замедленном времени, Хома распознал, что слышит звуки выстрелов. Одна из пуль отрикошетила в воду, другая, видимо, застряла в шкуре чудовища. И хотя пули не причинили ей видимого вреда, тварь неожиданно высоко заревела, откидываясь назад, плюхнулась на спину и, вызвав большую волну, медленно ушла под воду.

Лодка качнулась. Хома увидел, что вместо лап у чудовища длинные ласты, все в роговых наростах, и как оно, шевеля ими, медленно прошло под дном катамарана. Хома услышал собственный нервный смешок и горячо прошептал Бруту:

– Похоже, рано помирать нам, братишка…

Большая парусная лодка находилась очень далеко. Не в Пестовском море. Она двигалась по каналу. Хома никогда не представлял, что кто-то может попасть со столь приличного расстояния в цель, даже такую крупную. А потом осознал, что вокруг вовсе не стемнело, а ярко светит солнце. И нет никакого причудившегося ему одинокого утеса скорби. И сурового призрака в развевающемся плаще и в окружении мрачной свиты. Но большая парусная лодка двигалась к берегу. Ровно в то место, куда вздумал направиться Брут.

«Нам теперь, наверное, поздно сворачивать с этой дорожки», – подумал Хома. Сощурив глаза, он пытался разглядеть, вправду ли видит на берегу какое-то движение. Затем обернулся к брату.

– Ну что, в Рождественно? – спросил он, не особо рассчитывая на ответ.

Поза Брута не изменилась.

– Рождественно, – пробубнил Хома. – Ну что ж, по крайней мере, смогу поблагодарить нашего спасителя.

«Здесь нет живых, – подумал Федор. – Мы не найдем здесь ничего, кроме призраков».

Водная тварь вроде бы оставила в покое эту далекую странную лодочку о двух корпусах, и теперь Федор мог внимательней рассмотреть берег.

– Аква, нам обязательно заходить сюда? – спросил он, убирая оружие. – Ведь времени совсем в обрез.

Девочка кивнула. Было видно, что ей тоже не по себе: еще недавно раскрасневшиеся от слез щеки впали, румянец покинул их.

– Я же говорила, мне брат Фекл велел плыть сюда, если… – Голос дрогнул, попыталась это скрыть. – Если будет совсем плохо. Если его не станет.

Федор помолчал. Затем направил лодку к берегу. Выходило, что брат Фекл метался между своей верой и реальностью, которая не умещалась в догму. А может, между тем, во что эта вера выродилась, и милосердием, желанием спасти девочку. Она успела ему многое рассказать о своем наставнике. Насколько же на самом деле были плохи дела, если в случае своей смерти старик мог доверить Акву только призракам.

– Мы уязвимы в тех местах, где были когда-то очень счастливы, – вдруг сказала девочка. – Брат Фекл мне не верил, а я так поняла из «Деяний Озерных Святых». Потому что так случилось с моим отцом.

«О чем это она?» – Федор даже не успел удивиться. Она еще все твердила о «каком-то месте», связывающем их с Евой, – именно там Лабиринт постарается забрать ее, как только лодка Петропавла покинет Пирогово, но… В лежащих впереди мрачных землях у Федора с Евой не было никаких счастливых мест. Равно как и каких-либо других. На перепутьях этих дорог они никогда не встречались прежде. Только он не успел задать свои вопросы, потому что на берегу все стало меняться. Внезапно почернели тучи, вспарывая небо набухающими спиралями, и стало темно, как перед грозой. Однако вместо привычной в таких случаях духоты в лицо повеяло пронизывающим холодом. И тоскливая тяжесть легла на сердце. Аква печально вздохнула; тьма обступила лодку плотной завесой, хотя за ее пределами угадывался яркий летний день.