В этот момент мне захотелось прижаться к Косте, потому что он здесь был единственным, кто источал абсолютное спокойствие. Но это было бы слишком глупо с моей стороны. Что-что, а обещаний защищать меня он уж точно никогда не давал. Напоследок снова грязно выругавшись, Костя вернулся в дом.

Я быстро глянула на Спартанца, который, как мне показалось, с недоверием глядел на нашу гостью. Сделав глубокий вдох, я напряженно сжала пальцы в замок, спустилась с крыльца, чтобы открыть матери калитку.

«Бедный папа», — пронеслась у меня в голове неприятная тревожная мысль.

Я слишком хорошо запомнила то состояние, в котором он находился, когда мать его только-только бросила. Сейчас мне не оставалось ничего другого, как изо всех сил надеяться, что на этот раз папа выдержит и не даст слабину.

Мыслей о матери в этот момент у меня почему-то вообще никаких не возникло.

10. Десять.

Я неподвижно стояла на кухне и стискивала похолодевшим от волнения пальцами спинку стула. Несмотря на то, что обезболивающие уже начало действовать, сидеть сейчас мне всё еще было немного некомфортно. Да и, по правде говоря, не хотелось этого — сидеть и делать вид, что ничего необычного не случилось.

Мама придирчиво исследовала продукты в нашем холодильнике и выглядела в этом своем процессе слишком непринужденной. Наверное, я бы даже рассмеялась той ироничной комичности, что сейчас разворачивалась на кухне, если бы не было так больно и обидно.

Костя молча стоял позади меня, скрестив руки на груди и подперев одним плечом дверной косяк. Его присутствие неожиданным образом и приободрило меня, и озадачило. Зачем он здесь стоял? Разве Косте было дело до чужих семейных драм? Впрочем, сейчас это интересовало меня в самую последнюю очередь.

— Илька, у тебя такое выражение лица, — заметила мама, когда вынула из холодильника кастрюлю с супом и мельком глянула на меня, — будто ты с похорон только что вернулась.

Я ничего не ответила на это. Не нашлось никаких подходящих слов. Крепче стиснув несчастную спинку, я продолжила неподвижно наблюдать за матерью. Это было странное ощущение, что вводило меня в диссонанс, но я одновременно и в равной степени испытывала любовь и ненависть.

Безусловно, я любила свою мать. Любила не за что-то, а просто так, как и любой другой ребенок. Но в то же время я страшно ее ненавидела и даже пугалась той силы, что была сосредоточена в этом чувстве. Ненавидела за то, что мать бросила отца, тем самым причинив ему неимоверную боль. Ненавидела за то, что она бросила и меня, хотя я в ней нуждалась. Ненавидела за то, что она снова возникла на пороге нашего дома и не удосужилась даже попросить прощения. Не уверена, что это что-то в корне изменило, но хотя бы продемонстрировало наличие горстки элементарной человечности и раскаянья.

Несмотря на то, что мы с папой никогда не касались темы маминого побега, он всё равно кое о чем время от времени мне напоминал. Напоминал о том, что я не имела права осуждать ее. В конце концов, превозмогая боль и мучения, мать подарила мне жизнь и за это я должна была быть ей благодарна. Возможно, в этих словах присутствовала своя логика, но принять ее я так и не смогла. Во всяком случае до конца.

До побега у матери были еще любовники. Она всегда где-то пропадала. На день или два. Не больше. Я нуждалась в ней, а мать этого будто не замечала или не хотела замечать. Обида, скрюченными уродливыми пальцами разодрала мое сердце, оставив на его месте рану, которая гноилась изо дня в день. Похоже, ее гной отравил мою кровь до такой степени, что против собственного чувства ненависти я оказалась бессильной.