ОРЛАНДО. Ты что, рехнулся?
АДАМ. Юный неудачник!
      Не приближайтесь к месту, где живет
      Ваш враг, во всем завидующий вам,
      Ваш брат… нет, он не брат… но все же сын…
      Нет, и не сын… Язык не повернется
      Сказать, что сын он своего отца.
      О вас он слышал и сегодня хочет,
      Когда уснете, дом ваш подпалить.
      Он твердо вас настроен погубить:
      Не спалит – так зарубит топором.
      Он думал вслух об этом, я подслушал.
      Бегите! Здесь не дом, а скотобойня,
      Здесь смерть живет, не вздумайте входить!
ОРЛАНДО. Куда же мне, Адам, теперь податься?
АДАМ. Куда угодно, только не сюда.
ОРЛАНДО. Ты предлагаешь мне пойти с сумой?
      Иль на большой дороге промышлять
      При помощи презренного меча?
      Осталось это, больше ничего.
      Но нет! Умру – на это не пойду!
      И пусть кровавый брат меня убьет,
      Пусть кровь мою он пьет, братоубийца!
АДАМ. Так не пойдет. Пятьсот монет на службе
      У вашего отца я отложил.
      Они пошли б в кормильцы старику,
      Когда он, одряхлевший и больной,
      Был бы, как тряпка, брошен в уголок.
      Вот золото. Пусть кормит старика
      Тот, Кто небесным птицам не дает
      Погибнуть без еды. Все эти деньги
      В дар от меня примите, господин.
      Поверьте, я еще могу работать,
      Поскольку в юности не принимал
      Я зелья горячительного внутрь
      И не искал постыдных удовольствий,
      Которые нам тело разрушают:
      Меня мой возраст, как мороз, бодрит —
      Ведь я здоров. Меня с собой возьмите.
      Я лучше молодого послужу
      И пригожусь вам.
ОРЛАНДО. Славный мой Адам!
      Прообраз образцового слуги.
      Ты жил в те баснословные года,
      Когда не ради выгоды служили.
      Такие люди вымерли давно.
      Сейчас у всех лишь деньги на уме;
      Расчет не успевают получить, —
      Бросают службу. Ты им не чета.
      Но, бедный мой старик, твои труды
      Пойдут насмарку: дерево ты выбрал
      Подгнившее, оно не даст плодов.
      Но все ж идем. Еще не опустеет
      Твой в юности набитый кошелек,
      А мы себе подыщем уголок.
АДАМ. Да, господин, пора идти в бега.
      Пока дышу, я верный твой слуга.
      Я начинал здесь жить в семнадцать лет,
      А в семьдесят у вас мне жизни нет.
      В семнадцать лет идут искать судьбу,
      А в семьдесят – пора бы спать в гробу.
      Но если не возьмете вы слугу,
      Умрет он у хозяина в долгу.
(Уходят.)

Акт второй. Сцена четвертая

Арденнский лес.


Входят РОЗАЛИНДА в мужском костюме, СЕЛИЯ, одетая пастушкой, и ТОЧИЛЛИ.


РОЗАЛИНДА. О Юпитер! Наше путешествие вытрясло из меня всю душу.

ТОЧИЛЛИ. Охота была думать о душе, когда ноги так и трясутся от усталости.

РОЗАЛИНДА. Кажется, я сейчас обесчещу свое мужское одеяние, того и гляди, расплачусь, как женщина. Хотя немощный сосуд, спрятанный в этот камзол и эти штаны, обязан более стойко переносить невзгоды по сравнению с более немощным, заключенным в этой юбке. Что ж, приходится поддерживать слабейшего: держись, милая Селия.

СЕЛИЯ. Я совершенно выбилась из сил. Жаль, что тебе приходится возиться со мною.

ТОЧИЛЛИ. Возиться с вами – это еще куда ни шло. Большего сожаления заслуживал бы тот, кому пришлось бы везти вас на своем горбу. Хотя он вряд ли надорвался бы. Убежден, в вашем кошельке нет ни одного герба, чтобы расплатиться с предполагаемым владельцем горба.

РОЗАЛИНДА. Наконец-то мы добрались до Арденнского леса!

ТОЧИЛЛИ. Вы правы, я добрался до Арденнского леса… еще большим дураком: дома я чувствовал себя гораздо лучше в этом отношении. Впрочем, путники должны испытывать восторг во время всего путешествия.