Не, ну их на хрен, этих баб напостоянку. Что у них в башке — не понятно, а заморочек из-за них — мама не горюй! То ли дело случайный съём — тут тебе и азарт, и новизна, и никаких обязательств. Но, правда, иногда и укропом по морде... Но так даже интереснее.

Рыхлого нашёл на скамеечке возле касс. С наигранной ленцой поглядывая на снующих вокруг пассажиров, он явно выискивал взглядом кого бы нагреть в картишки. Данила присел рядом.

— Вестку передал?

Рыхлый не ответил.

— Ну ладно, не дуйся. Похулиганил просто, подумаешь. — Отсчитав пять косарей, Данила протянул ему: — Держи. С компенсацией за моральный ущерб.

— Аг-га, ты п-похулиганил, а мне ответ по н-недостаче д-держать пришлось, — недовольно прогундосил Рыхлый, но деньги взял и тут же сменил гнев на милость. — Ты, Х-хулиган, не больно-то в-выпячивайся, а т-то у нас тут, пока ты ч-чалился, власть переменилась. Р-рамза н-не любит бесп-п-предельщиков, у-у него с ними разговор к-короткий.

— Рамза... Лошадиная кличка какая-то. Кто такой вообще, откуда взялся?

Рыхлый пожал плечами.

— А я з-знаю? Г-говорят с-столичный какой-то. Ч-чуть ли не тамошнего п-пахана ставленник. М-может, брешут, м-может нет, н-но в ментовке нашей масть держит б-большую, так что ак-куратней с ним.

Данила помолчал, бездумно наблюдая за бегущей строкой на табло объявлений.

— Да я, Рыхлей, завязал. Всё, хватит баловства. Нормальным бизнесом займусь.

— Н-ну да?

— Угу. Со Шпиком вот только разберусь и всё. Ты вестку-то передал ему?

Рыхлый кивнул.

— С-сегодня ночью, в У-удачу приходи.

Дома ждал оголодавший Барс. По-братски поделившись с ним щами, Данила немного вздремнул. Спать, кстати, как и жрать, тоже хотелось постоянно — после строгого армейского распорядка, «гражданка» реально расслабляла.

Проснувшись, сунулся на балкон и обнаружил там старый чёрно-белый «Горизонт» с комнатной антенной и снятой задней крышкой. Телек оказался работающим, хотя почти половина экрана засвечена подсевшим кинескопом.

Без конца прокручивая в мыслях нелепую смерть отца, Данила без интереса смотрел какую-то передачку, и вдруг осенило. Постучал к соседке. Кто, как не она может знать?

— Баб Маш, а зачем отец мебель вывез, не знаете?

— Так это не он. Это уже после, когда схоронили.

— Не понял... Кто?

— Да кто-кто, мать твоя, кто ещё! И, главное, даже с грузовичка не вышла, грузчиков послала и всё. А сама лицо рукой вот так, знаешь, прикрыла, как будто не хочет, чтобы её узнали. Но я точно видела — она это!

— Что за грузовичок?

Баба Маша только плечами пожала, но из-за её спины тут же каркнул дед Витя:

— Так это ЗИЛо́к, Дань! Сто тридцатый, тентованный. Крашен под армейского, а сам старый и наскрозь гнилой!

— Ой, да всё ты прям знаешь, гнилой! Прям из окна увидел, ага! — отпихивая его плечом, ругнулась баба Маша и, выскочив в подъезд, захлопнула за собой дверь.

— А не замечали, отец выпивал последнее время?

— А, это да, что было, то было... Ты как ушёл, так он, немного погодя и начал. А что?

— Да так. Ничего.

Вернувшись в квартиру, разложил на столе бумагу, селитру, пару десятков спичечных коробков, марганцовку...

Дядя Серёга прав — пора завязывать с хулиганкой и начинать серьёзные дела, чтобы уже лет эдак через пять – десять жить где-нибудь в Калифорнии и менять яхты по настроению. Но сначала придётся поднапрячься.

Жизнь игра, и в ней всего два типа игроков: те, кто нагибает, и те, кого нагибают. И если не нагибаешь ты — нагибают тебя. Всё просто. Хулигана ещё никто никогда не сумел нагнуть, даже менты и органы опеки, и к тому моменту, как он, завязав с хулиганской мастью, гордо уйдёт в закат — никто и не нагнёт. Тем более Шпик.