Вот на асфальте появляются блики фар, и через секунду в кадр влетает чёрная Ямаха брата. Сердце из желудка вновь подпрыгивает и долбится в рёбра. Того и гляди проломит.

Дима. Живой. Такой сильный, уверенный. В той самой джинсовой куртке, которую подарила ему на последний день рождения. Слезает с байка, снимает шлем и вешает на ручку. Зачем-то оглядывается туда, где камера уже не захватывает трассу. Вот к нему подходит работник автозаправки, они недолго говорят, и тот уходит, а Дима достаёт телефон, отвечая на звонок.

Я непроизвольно тянусь к экрану, провожу пальцами по спине брата, и будто на самом деле его касаюсь. Не знаю, как описать боль от его потери. Наверное, это похоже на перелом всех костей одновременно. А потом, когда уже нет сил орать, резко лопаются вены и артерии, органы расплавляются, и наступает благословенное ничто.

С кем ты говоришь, Дим? А вдруг со мной?

Я напрягаю память, перебираю детали, судорожно пытаясь найти подтверждение тому, что Дима говорит со мной. Мне так по-детски хочется, чтобы это была я.

Ну, пожалуйста, блядь! Пусть это буду я!

Но я точно знаю, что не звонила ему в тот вечер. Я же была в такси, в сраном платье. Вся такая воодушевлённая грандиозным праздником. И Дима слишком раздражённый, со мной он так не говорил. Он пинает переднее колесо мотоцикла и жестикулирует рукой, явно общаясь с кем-то на повышенных тонах.

Чувствую на себе взгляд Алекса, но не могу отвести глаз от Димы. Ловлю каждое микродвижение. При мысли, что это его последние минуты жизни, меня бросает в холод и мутит.

— Не знаешь, с кем он мог ругаться? — тихо спрашивает Алекс.

Я мотаю головой.

— Можно запросить детализацию. У тебя ведь есть такие полномочия?

Алекс всё же отстраняется от меня, и становится очень пусто без его плеча.

— Есть, но теперь это уже невозможно. Оператор хранит детализацию звонков три года, прошло четыре. В старых материалах дела детализацию не запрашивали, не тот случай.

На экране Дима заканчивает разговаривать и как-то зло ударяет по шлему. Стоит, заломив руки за голову, и смотрит в сторону трассы, скрытой углом обзора камеры. Вот он садится на мотоцикл, надевает шлем и уезжает прочь навстречу смерти, а я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать: «Подожди! Пожалуйста, вернись!».

Не вернётся.

Не знаю, каким чудом ещё не бьюсь в агонии. Даже слезы не проронила. Наверное, потому что Дима сказал не ныть, пусть и голосом призрака.

— Думаешь, у него что-то случилось? — отворачиваюсь от опустевшей автозаправки и заглядываю Алексу в глаза.

— Знаю, — твёрдо говорит он. — Но не думаю, что ты захочешь смотреть видео с места аварии.

— А ты смотрел?

— Смотрел. Другое, не то, что показывали вам тогда.

— А какое? — в голове глухо отдаётся бешеный пульс. — Откуда ты...

— Пикассо, — вздыхает Алекс устало и как-то грустно. — Давай обсудим это вечером, идёт? Сейчас я хочу, чтобы ты съездила домой к родителям и прошерстила Димину комнату. Личные вещи, комп, всё, что можешь. Если найдёшь что-нибудь, что покажется тебе странным, отправляй мне, поняла? Чуйка у меня, что этот разговор связан с аварией.

Чуйка, твою мать. Ну, если чуйка, то это пиздец как важно.

Ничего не остаётся, кроме как подчиниться. Рыться в вещах Димы? Это что-то запредельное. Его комната сейчас – неприкосновенная святыня, алтарь разбившихся родительских сердец и мой персональный кошмар. Войти туда спустя четыре года? Не уверена, что справлюсь.

«Малая, ну чего ты сырость разводишь? Держи себя достойно», — упрекнул голос брата.

Что ж. Держать себя достойно я научилась прекрасно.